Деревню признал по печным трубам, по пепелищам. Через дорогу стояла какая-то хозчасть, и Макеев для страховки спросил, как называлась деревня. Ответили:
— Шумиличи, а что?
— Да ничего, — сказал Макеев и пошел вдоль улицы. По ней навстречу ему и обгоняя его шли седоусые папаши-обозники, но ему казалось: он тут совершенно один. Даже Ильи Фуки нет с ним, он мотанул в самоволку без спроса, по методу Ильки, а сам Илька где-то далеко-далеко, за горами, за долами.
Пролились такие дожди, а уже сушь, пыль, от нее першит в горле. Жарища, пот струйками стекает по шее.
Макеев не утирается, неспешно шагает от пепелища к пепелищу: подойдет, постоит — и дальше. А на пепелищах ему слышатся голоса:
— Здравствуйте, сыночки! Будьте гостями, проходите.
— Унучек у меня в красных армейцах.
— Васька, меньшак. Жив ли, помер — бог знает…
— А второй унук был в полицаях, дак партизаны его подстрелили…
— Перекусите, сыночки, отведайте что-ничто. Бульбочки сварю, капустки поставлю…
Сухонький, подслеповатый дед вытирает пальцы о холщовые портки, бабка, морщинистая, беззубая, отечная, кланяется в пояс.
Рослая, пригожая, хоть и щербатая женщина, облепленная ребятами, говорит:
— Уж мы ждали вас, ждали, моченьки нету… Бывало, выйдешь во двор, ляжешь на траву, ухо к земле, слушаешь, не идут ли наши.
— Да вы садитесь, садитесь на лавочку, вот сюда.
— Одна я с мальцами. Мужа в армию призвали, похоронную успела получить… Получила, через три дня герман пожаловал…
И еще один женский голос:
— Мы гостям завсегда рады. Особливо тем, кого давно ждем. Три года, почитай, ждем. Наши уходили, мне было семнадцать.
— Я с двоюродной сестрой живу, с Раисой… Да я позову ее… Рай, а Рай!
Из несуществующей избы на несуществующее крыльцо выходит девушка не девушка, женщина не женщина — лет двадцати, как Клава. Худощавая, черноволосая, смуглая, прихрамывающая.
— Гремит как… Не попрет ли немец снова на восток?
— Я говорю: не потеснит ли немец наших, чего-то гремит сильно?..
Они сидят за несуществующим столом, на несуществующей лавке. Рая прямая, натянутая, голову держит гордо, как балерина, маленький, властный рот дрожит в улыбке.
— Шумилины. Название, как видите, белорусское. А живут и белорусы, и русские, и помесь. Вот и мы с Клавой — помесь.
— Саша, поцелуйте меня.
— Поцелуйте в губы, Саша.
— Нет, нет. Больше ничего не нужно, прошу…
— Не думайте про меня дурное.
— Поймите, я благодарна судьбе. Вы здесь. И для меня это, правда же, радость. Какая б ни была короткая… Что с вами будет завтра? Со мной? А покамест вы рядом…
