Это здорово — каюк! Звягинцы свое сделали, стояли насмерть, внесли долю в победу. Многие жизнь отдали, многие, как Макеев, кровь пролили. У победителей раны заживают быстрее. И Макеев скоро поправится. И в строй. За этой победой будет другая, а за той — третья, и так до Берлина, до всеобщей, полной победы!
Когда до Макеева дошло, что вновь освобождены Шумиличи, он направился к каптенармусу и выторговал: ему — на три-четыре часа обмундирование, он — бутылку рома. Французский ром Макееву достался вчера от солдатика из его роты, заполучившего осколок между ребер. Поначалу солдат взахлеб рассказывал, как били немца в хвост и в гриву, танки стянули, самолеты, «катюши» играли вовсю, затем стал совать пузатую, обклеенную красочными этикетками бутылку. Макеев отбрыкивался, отнекивался: «Непьющий я, отдай кому-нибудь». Солдат глядел на него влюбленно — ну и чудик — и канючил: «Не побрезгуйте, товарищ лейтенант, я из вашей роты, я от души, возьмите, сгодится». И впрямь сгодилась. Пустил ее в ход. Поколебавшись, багровомордый каптенармус согласился — под величайшим секретом. Макеев обещал всяческую тайну, попадаться было самому не с руки.
Переодевшись в каптерке, он скользнул в кусты и березнячком выбрался к дороге. Проголосовал, подсел в шедшую к передовой полуторку. Покусывая папиросный мундштук и разухабисто вертя баранку, шоферюга просвещал Макеева: подобравши лейтенанта, выказываю уважение к офицерам. Подчеркивал рисковый характер своей службы: в кузове боеприпасы, чуть что — взлетит на воздух. Призывал совместно порадоваться: вожу и вожу снаряды, и все на голову немцам, кисло им сейчас, фашистам, оккупантам и вообще падлам. Макеев радовался, нельзя ему не радоваться, вояке. Чем громче голос наших пушек, тем ближе победа. А вояке небезразлично, чем окончатся бои, в которых полегли его товарищи и сам он ранен. Бывало, такие бои заканчивались нашей неудачей. Нынче не те времена. Нынче такие бои должны заканчиваться и заканчиваются нашей победой.
На передовой гремит убедительно, там твои ящички весьма потребные, товарищ водитель! Гони шибче, гони с ветерком!
В кабине было жарко, Макеев хватал нагретый сквозняк ртом и думал, что ему повезло: эвакуировали бы в госпиталь и не увидал бы Шумиличей. А ныне увидит. Сожженные, уничтоженные увидит. Такое вот везение.
На развилке он вышел из машины, до Шумиличей топал пешком. Плечо ныло, он покряхтывал, упрямо пылил по обочине. Проселок и поле перепаханы воронками и гусеницами, кусты выворочены, стволы деревьев разможжены; полусгоревшие автомашины, танки, опрокинутые повозки, но трупов не видно — убрали. А мертвечиной все-таки разит, и воронье каркает над полем и лесом.
