Макеев ошибся.
Немцы дали час передышки. В начале его по обороне прошелся командир полка в сопровождении комбата и полковых офицеров. Полковник поглядел на Макеева, как будто не видя его, Ротному сказал:
— Расчищайте траншею, ячейки, ройте разветвленные ходы сообщения.
— Так точно, товарищ полковник! — ответил комбат за Ротного. Тот надменно выпрямился, раздул ноздри.
За оборонительные работы, однако, не принялись. Полевые кухни подвезли перепревший обед. Всеобщее оживление. Стук котелков, кружек и ложек. Ткачук жадно, с чавканьем ел загустевший перловый суп, Евстафьев, расправляя мизинцем кончики усов, вещал:
— Непотребство — жрачкой заслонять белый свет. И вообще, друг Пилипп, суетимся мы, суетимся, а кто провидит, сколь ему отмерено жить, где его смертный час. Можа, написано на роду сто лет, а можа, сто минут. Потому надобно думать…
— О боге? — перебил Ткачук с набитым ртом. — Нет, о душе.
Правильно, старикан Евстафьев, я с тобой согласен. Хотя мне как командиру надо думать и еще кое о чем: обеспечить взвод патронами и гранатами, организовать саперные работы. К душе это прямого отношения не имеет.
Макеев хлебал из одного с Друщенковым котелка. Сержант деликатничал: загребал своей ложкой лишь после того, как взводный опустит свою в котелок; если он медлил, то и Друщенков медлил, не лез без очереди; накануне обеда отделенный вновь приложился к фляге, аппетит у него разыгрался, но субординацию он блюл. Фуки перед едой тоже тяпнул — трофейные приобретения, — Макееву не предложил, сказав:
