По выражению лица директора он уже понял, что дал промашку.
– Тогда, признаться, не представляю себе… Может, это насос для пива?
– А-а догадалась! – воскликнула Флоранс. – Это мотор к машине, которой вскрывают асфальт… Разве не так?
На Бретта больно было смотреть. Его сияющая физиономия постепенно вытягивалась, теряла первоначальное выражение самоуверенности.
– Вы действительно не понимаете, что это такое? – пробормотал он. – Ведь сразу же видно, что это…
Он осекся, очевидно, и сам почувствовал, что тут не все ладно, и, повернувшись к Квоте, который стоял неподвижно, с видом полнейшего безразличия, что особенно поражало Флоранс, обратился к нему за поддержкой:
– Хоть вы объясните им…
Квота неопределенно махнул рукой, словно говоря: «Если вам угодно, пожалуйста», и с легким поклоном сказал:
– Это крошкособиратель.
Наступило тягостное молчание. Его нарушил Каписта: склонившись над машиной, он вполголоса, как бы про себя, повторил:
– Крошкособиратель.
– Ну да, вы же сами видите, – с усилием пробормотал Бретт, – он собирает крошки.
Тут же с жалкой улыбкой, которая плохо скрывала его смущение, уточнил:
– Любые крошки, ну хотя бы от сыра, это же понятно.
И, окончательно растерявшись, добавил, показывая пальцами на машину:
– Хлебные крошки… после того как…
Голос его прервался, и Флоранс ласково спросила дядю:
– Но… куда же деваются крошки?
Бретт нервно приподнял то, что отдаленно напоминало круп коня, и ответил:
– Да вот, взгляни сама, через эту маленькую щель.
– А крупные? – спросила Флоранс еще более ласково.
– Крупные? – повторил Бретт.
Дядя бросил умоляющий взгляд на Квоту, который упорно держался так, словно все происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения, но, не получив и от него поддержки, пролепетал:
– Ну и что ж, сначала нужно раскрошить помельче, тут ничего мудреного нет: раскрошить крошки.
– Да, – подтвердил Каписта. – Надо только придерживаться этого правила. Простите за нескромный вопрос, но позвольте узнать, во сколько вам обойдется этот, этот… крылатый конь?
Бретт широко раскрыл глаза и побледнел.
– Во сколько… – пробормотал он. – Хм, недорого, словом, не очень дорого.
– Во сколько же?
– Хм… по правде говоря…
– Как! – воскликнула Флоранс. – Вы купили его, даже не поинтересовавшись ценой?
– О цене мы пока еще не говорили, – вмешался Квота, и на его лице промелькнула неопределенная улыбка: – Двести песо. Плюс, естественно, налог на предметы роскоши.
Двести песо – почти девяносто долларов, то есть цена превосходного сапфира или золотых часов.
