Как будто откуда-то издалека до Эвелин долетел тихий смех. Это смеялся тхалец. Лошадь перешла на рысь, а затем на быстрый бег. Эвелин сравнила себя с бабочкой, которую поймали и пришпилили булавкой. Только вместо булавки – огромный мужской орган… Каждый выпад мускулистых плеч лошади, вдвигал его все глубже и глубже… Это длилось до тех пор, пока она не почувствовала, как все тело мужчины на мгновение словно одеревенело и как сдерживаемая река его желаний вышла, наконец, из берегов и хлынула навстречу тому, что уже давно истекало струями женского вожделения… И это вожделение уступило место осязавшемуся каждой ее клеточкой удовлетворению…
* * *
…Эта страсть не покидает меня. Все, что раньше занимало меня, потеряло всякий интерес. Я живу в пустоте, которая отделяет друг от друга те неизъяснимые мгновения, в которые я получаю то, на что нацелена теперь моя жизнь. Я не знаю, к чему все это приведет и чем закончится. Ведь он – лишь слуга и язычник, которому недоступна христианская благодетель. Я осознаю свое падение и не надеюсь, что смогу когда-нибудь искупить свой грех. Сейчас у меня нет ничего общего даже с близкими людьми. Я покидаю их, хотя, может быть, меня ждет судьба тех бездомных собак, которые от тоски воют по ночам на луну. Боже, спаси мою душу.
Эвелин Беллингэм, Саргохабад, 20 мая 1900 года. Это – часть записки, которую потом найдут в одной из книг Эвелин, и которая была написана в тот день, когда она поставила крест на всей прошлой жизни, будучи не в силах совладать с захлестнувшей ее страстью.
Она встречалась с Абулшером ежедневно, но и этого ей было недостаточно, ее тянуло к нему так, что ей было нужно видеть его два или три раза на дню… И не только просто видеть…
Ослепленная желанием, она пренебрегала элементарной осторожностью, совсем не думала о риске, который несло с собой подчас даже мимолетное свидание.
Наилучшими для встреч были послеполуденные часы, когда солнце, перевалив через зенит, палило нещадно. Все живое стремилось укрыться от жары. Обитатели господских домов спали, а слуги, если и делали что-нибудь, то еле-еле, точно сонные мухи.
Эвелин лежала в темной каморке. Чтобы одежда не прилипала к влажной от пота коже, она сбросила с себя все. Жена Абулшера уехала на неделю к родственникам, и Эвелин, пользуясь этим, дважды в день тайком пробиралась к нему в дом. Ей нравилась эта крошечная комнатка, большую часть которой занимала деревянная, крепко сколоченная кровать, покрытая лоскутным одеялом. В углу стоял сооруженный из большого ящика шкаф, его полки были уставлены глиняными мисками, кувшинами и чашками. Он стыдился своей бедности и, кроме того, не желал лишний раз рисковать.
