До того расстроилась от подобных мыслей Ульяна Ивановна, что даже высокое звание сына, которым она не без основания гордилась, начало казаться ей не то чтобы нежелательным, а преждевременным.
— Рано ему подполковника дали! — решила она. — Не справится еще и хватит горя… Не машину ему собственную, а рукавицы ежовые, чтобы дамы зря не беспокоились.
Подобные педагогические рассуждения мало-помалу настроили Ульяну Ивановну на столь решительный лад, что вопрос о «вы» отпал сам собою. Она совсем уже готова была приступить к письму, когда из коридора донесся негромкий, но настойчивый и повелительный звонок — сигнал воздушной тревоги.
— И когда только мы отмучаемся? — вздохнула Ульяна Ивановна, поднимаясь со стула.
Если в эту минуту она и побледнела немного, то движения ее по-прежнему были плавны и спокойны, а большие и сильные руки нисколько не дрожали.
Перед нами площадка лестницы, освещенная мертвенным, синим светом маскировочной лампы. На голубой стене — черные пятна телефона и репродуктора. Под ними маленький столик и два стула. На одном — доктор Великанов, на другом — Ульяна Ивановна. Они безмолвствуют и почти недвижимы. И оба они сейчас не просто доктор Великанов и Ульяна Ивановна, а командный пункт ПВО…
Представьте себе на минуту совсем другую картину: вспененное бурей море и парусный корабль, потерявшийся среди беснующихся волн. На мостике корабля — капитан. Спокойно облокотившись на поручни, он ждет. Ветер коварно стихает, давая кораблю небольшую передышку, но капитан знает, что худшее — впереди. Ему прекрасно известно, что корабль и укрывшиеся в его трюме пассажиры подвергаются страшной опасности. Но свое непоколебимое и мудрое спокойствие он черпает в сознании, что им, капитаном, сделано все для спасения корабля и жизни путешественников… Неподалеку от капитана стоит рулевой — старый, седой матрос. Он спокоен, как и капитан, приказание которого готов выполнить в любую минуту.
Величественно и прекрасно могло бы быть такое полотно, но первая, набросанная моей несовершенной кистью, картина — величественней и прекрасней.
Не спорю — она лишена экзотики беснующегося океана и, пожалуй, несколько обыденна для нашего видевшего виды глаза. Но я спрашиваю: не страшнее ли эта мертвенная синева больничных стен, мутной синевы гневного моря? Каприз стихии еще можно предугадать, можно попытаться противопоставить ему находчивость и смелость, но что может противопоставить доктор Великанов злобной воле случая?
