– Мне неудобно, – сказал Валентин Борисович.
– Не понял?
– Обязательно переговорю, но сначала вы. Вы ему предложите, посмотрим на реакцию, и я подключусь.
– А почему неудобно?
«Все-таки он тупой».
– Крюков может воспринять мое обращение как признак слабости и необязательности, – терпеливо разъяснял Рюмин. – Дескать, мы испугались и включаем обратную. Несолидно. Мое предложение он воспримет с недоверием, и погубим хорошую идею. В конце концов, мы можем тупо продолжать готовить запуск акций на бирже. Свои обязательства мы выполним, а вам дальше распутывать. Кто же знал, что будет наезд?
– Ну, это вы зря! Крюков – разумный человек. У него котлеты отдельно, а мухи отдельно.
– Не уверен, – обреченно заметил Рюмин.
Дронов вообще-то был согласен с этими опасениями. «Крюков еще тот долдон. Пока до него достучишься! Привык, что всю черновую работу выполняет генеральный директор, а сам красуется на презентациях. Из поездок не вылезает – весь мир объехал, а толку?»
– Я предлагаю следующую схему, – продолжал Валентин Борисович. – Вы переговорите с Крюковым, изложите ему идею. Если он заинтересуется, я готов пойти навстречу. Разумеется, все рабочие варианты по инвесторам мы предварительно с вами обсудим, а уже затем будем их двигать.
– Можно попробовать.
– Только не говорите Крюкову о наших договоренностях, – предупредил Валентин Борисович.
«Продаст или нет? Пожалуй, нет. Ему невыгодно. Больше всего он не хочет головной боли с новыми акционерами. Все же продаст – не выдержит. Ладно, не страшно. Главное, чтобы он убедил Крюкова. Ему это сделать проще», – анализировал ситуацию Рюмин, ожидая, что еще может возразить или предложить Дронов.
Но «красный директор», кажется, согласился.
Окончательно.
«При этом раскладе я вроде ничего не теряю. Опять же контроль с моей стороны, а то консультант – мужик прыткий».
Рюмин читал мысли Дронова – «и хочется, и колется». Ему даже стало немного скучно.
Он знал, что сейчас тот подписал себе смертный приговор.
* * *
– Я сразу тебя полюбила. С первого взгляда. – Кристина чуть влажной ладонью гладила Максимова по лицу.
Ее глаза напоминали холодную голубизну балтийской воды или зеркальное отражение белорусских болот.
Волосы разметались по подушке. Щеки раскраснелись.
«Как маленькая девочка», – подумал Максимов и нежно поцеловал припухшие губы.
День обещал быть солнечным. Розоватые лучи бросали отблеск на острые каменные башни за окном. Максимов чувствовал себя как во сне – словно он оказался посреди декораций на сцене Большого театра и сейчас зазвучит мелодия «Рассвет над Москвой-рекой». Кристина жила на двадцатом этаже сталинской высотки на Котельнической набережной. От вида на реку и шпилей остроконечных башен перехватывало дыхание.
