– А вся эта процедура... она вообще... долго длится?
– А вам раньше... никогда не доводилось? Никому? – не отвлекаясь от своего занятия и не оборачиваясь назад, спросил дедушка.
– По ту сторону или по эту? – уточнил Василий Иванович.
– Какая разница. Процесс один.
– Процесс-то один. Ощущения разные, – подал голос бритоголовый товарищ, оставшийся вместе с Ивановым и Минаевым стоять за спинами своего основного начальника и сидящего с ним рядом начальника поменьше, но, заметив выразительно взметнувшуюся вверх бровь на повернувшемся слегка, вполоборота, в его сторону основном начальственном профиле, не менее выразительно откашлялся.
– Приходилось, но давненько. В тренировочном плане, – степенно ответил основной начальник на изначально заданный вопрос.
– Понятно, – закончив свои манипуляции, Алоиз Алоизович удовлетворенно крякнул. – Ну вот, аппаратура готова. – Крутанувшись на своем стуле, он повернулся к внимающей ему аудитории. – А что касается времени, то... классический, традиционный сеанс занимает где-то от полутора до трех часов. Хотя из них на сам процесс записи всех физиологических показателей уходит всего лишь минут пятнадцать, от силы двадцать.
– А остальное время? – спросил сидящий рядом с Ахаяном Аничкин.
– А остальное время, перед началом записи и после нее, это непосредственный процесс собеседования оператора с испытуемым. Сначала идет... – хозяин кабинета снова показал аудитории свою спину, – предварительное интервью. – Он плавно перевел вверх один из рычажков на своем пульте. И тут свершилось чудо. Одновременно с движением рычажка прежде плотно затонированное стекло расположенного прямо над столом окна также плавно превратилось в стекло обычное, абсолютно прозрачное, прекрасно позволяющее всем присутствующим в кабинете наблюдать то, что происходило в комнате смежной, которая по своим габаритам, как оказалось, была еще меньше самой лаборатории.
По всей видимости, каким-то шестым чувством уловив возникшее у него за спиной нервозное напряжение, Алоиз Алоизович тут же успокоил собравшуюся публику:
– Прошу не волноваться. Стекло волшебное. Пропускает лучи света только в одном направлении. С той стороны воспринимается лишь как очень тусклое зеркало.
Успокоенная этим сообщением публика с интересом устремила свои взоры в направлении, пропускающем лучи света.
В центре соседней комнаты на расстоянии метров трех от внезапно просветлевшей стеклянной перегородки стояло какое-то немного необычное по своему дизайну кресло, чем-то слегка напоминающее зубоврачебное. В этом кресле расположился довольно статный, хорошо сложенный мужчина лет сорока с небольшим, с густой копной темно-русых слегка вьющихся и аккуратно подстриженных волос и правильным, хорошо очерченным профилем. Лоб мужчины опоясывала плотная черная лента, сантиметров около трех высотой; похожая на нее черная полоска такой же высоты, но длиной сантиметров двадцать—двадцать пять виднелась у него на груди, проходя поверх светлой сорочки с расстегнутой верхней пуговицей. Полоска эта держалась с помощью двух прочных тесемок, прикрепленных к ее краям и уходящих под мышками мужчины назад, за его спину, где, по всей видимости, они и были завязаны или скреплены каким-либо иным образом. На талии испытуемого виднелась еще одна такая же полоска; его левое предплечье сразу чуть выше локтя было перехвачено широким куском плотной материи тоже черного цвета, очень сильно напоминающим своим видом манжету тонометра или повязку капитана футбольной команды; верхние фаланги большого пальца правой руки и среднего и безымянного левой были тоже замотаны, словно пластырями, черными же, но более узкими полосками. От всех этих повязок, обмоток и ленточек, вернее, от искусно скрытых в них, невидимых глазу датчиков тянулись круглые серые провода диаметром в полсантиметра, уходящие куда-то вниз, под кресло. Чуть впереди расположившегося в кресле мужчины и немного сбоку от него, спиной к зрителям, находящимся по ту сторону стеклянной перегородки, на обычной круглой табуретке, чуть наклонившись вперед, сидел еще один человек в белом халате, ни возраста, ни каких-либо характерных примет внешности которого не представлялось возможным определить в силу его расположения и позы. Было видно, что между человеком в белом халате и его обвешанным датчиками визави идет тихая, неспешная, вполне вероятно, весьма задушевная беседа, хотя догадаться об этом можно было только лишь по динамике их фигур и движениям губ человека в зубоврачебном кресле. Ни единого звука не проникало из комнаты, где они находились, в соседнее, более многонаселенное помещение.
