Но дело это не станет ли для среднего брата первым шагом на ту тропинку, что привела во тьму брата старшего? Ибо благими намерениями мостятся самые неприятные дороги…
Спор между долгом и милосердием в душе отца Ансельмо начался не вчера, но растянулся на десятилетия. Старый хранитель книг с сожалением признавал – пока он раздумывал и колебался, другие действовали. И что бы он ни предпринял теперь– все будет поздно. Время упущено. Ничего не вернуть и не исправить. Можно только стереть все написанное на скрижалях и начать заново, но как, во имя Всевышнего, это сделать?..
За размышлениями монах упустил из виду то краткое мгновение, когда лежавший на постели человек открыл глаза. Еще некоторое время тело сохраняло полную неподвижность; лишь глаза с расширенным во всю радужку зрачком обежали комнату, ощупали согбенную фигуру дряхлого библиотекаря, метнулись к неплотно прикрытой двери, задержались на столе, где, аккуратно разложенные в ряд на мягкой замше, хищными синеватыми лезвиями поблескивали три хирургических ножа.
Разум, сопоставлявший увиденное, сейчас не принадлежал человеку. Скорее то был примитивный, но жестокий и хитрый разум большого хищника – того, что в иное время был лишь частью, хотя и немалой, Рамона де Транкавеля. Того зверя, который порой брал верх даже в совершенно здоровом теле, и который теперь совершенно возобладал над одурманенным ядом человеческим рассудком. А у Рамона-хищника было только два желания: свобода и кровь.
Отец Ансельмо слишком поздно заметил размытую тень, перечеркнувшую комнату. С запоздалым ужасом он вдруг осознал, что возносится в небеса. Попытка монаха издать хотя бы единственный звук, окликнуть воспитанника по имени, предостеречь стоявших за дверью стражников свелась к слабому полузадушенному сипению, более подходившему гибнущей в когтях хищника жалкой полевой твари, чем брату ордена Святого Бенедикта.
Но жизни старого библиотекаря не суждено было оборваться сегодня, в ветреный день середины октября. Зверь не прельстился подобной жертвой – хорошенько встряхнув добычу, он попросту отшвырнул ее в сторону. Пролетев через всю комнату, отец Ансельмо врезался в стену и остался лежать у ее основания, сломав несколько ребер и крепко приложившись затылком.
Рамон де Транкавель протянул руку, взял отточенный до бритвенной остроты ланцет и двинулся к выходу мягким кошачьим шагом.
Мир расплывался перед гаснущим взором отца Ансельмо, однако он еще увидел, как настежь распахнулась дверь. Если бы из коридора долетел хотя бы вскрик – но там царило молчание.
