Синицына поднялась с дивана, волосы ее распушились и в свете люстры выглядели золотистым шлемом.
— Вы хотите откупиться? — удивленно спросила она. — Цена чужой жизни…
— Чего вы добиваетесь? — закричал Терехов и тоже вскочил на ноги. — Не знал я вашего мужа, никогда у него не был!
Неожиданная мысль заставила Терехова замолчать. Он вспомнил. Почему он не вспомнил раньше? Невозможное вспомнить нельзя. Невозможное не проникает в память, обтекает сознание, погружается в глубину, чтобы там исчезнуть навсегда.
Он прошел к компьютеру, сел во вращающееся кресло, так ему было спокойнее, здесь он привык думать, а на диване ему нравилось заниматься совсем другими делами — читать книжку или целоваться; правда, целовался он на диване только с Аленой и было это очень давно, но все равно: не думалось ему на диване, никакие мысли в голову не приходили.
— Вам знаком мальчик, — начал Терехов, собирая в памяти мозаику, давно распавшуюся на не связанные друг с другом элементы, — лет двенадцати, худощавый… Нос чуть приплюснутый, на левой щеке родинка в форме капли, чуть ниже уха… Серые глаза, брови густые, темные, а волосы русые… Бежевая тенниска, коричневые брюки… Сейчас такие не носят, они были в моде лет тридцать назад, в середине семидесятых.
Синицына смотрела на Терехова, будто зачарованная принцесса на злого волшебника, читавшего ее мысли.
— Вы должны знать, — требовательно говорил Терехов. — Вы знаете!
— Я-то да, — сказала Жанна Романовна, — а откуда знаете вы?
— Давайте по порядку, — потребовал Терехов. — И сядьте, пожалуйста, в ногах нет правды, а вам она нужна, верно?
Жанна Романовна присела на краешек дивана — похоже было, что Терехов получил в разговоре инициативу, которую следовало развить.
— Вы хорошо описали Эдика, каким он был в детстве. Конечно, я его знала — то есть, не мальчика, естественно, мы познакомились значительно позже, но в семейном архиве есть много фотографий… Родинку на щеке, кстати, Эдик потом свел, остался небольшой шрам, почти незаметный. И рубашка… На одной фотографии Эдик в клетчатой тенниске, но фото не цветное, можно понять только, что рубашка светлая.
— Бежевая, — сказал Терехов и повторил для убедительности: — Бежевая в коричневую клеточку. Этот мальчик стоял на станции метро «Академическая», ждал, чтобы я взял дипломат. А где был ваш муж в тот день? Вы должны знать.
— Дома он был, где еще? — сказала Синицына. — Я звонила ему с работы несколько раз, Эдик злился, я ему мешала, но мне необходимо было слышать его голос, знать, что у него все нормально…
