Но, говоря с Томом, он защищал Андраши.
— Зачем ему это при сложившихся обстоятельствах? Он совершенно прав.
Медленно тянулись часы. День, потом ночь. Еще день. А когда наступила вторая ночь и он улегся на кровать рядом с кроватью Тома, ожидание внезапно кончилось. Он проснулся, потому что Коста потрогал его за плечо, и вскочил, торопливо застегивая пуговицы.
Коста стоял рядом, твердо упираясь ногами в пол, спокойный. Он сказал:
— Вас ждет Марко.
— Разбудите Тома, хорошо?
— Незачем, — с упреком сказал Коста. — Марко просил передать, чтобы завтра вы были готовы выйти в любое время.
На лестничной площадке стояли в халатах госпожа Надь и Славка. Один халат был белым, другой лиловым.
— Кажется, мы уходим.
— Да охранит вас господь.
Он замялся, не зная, прощаться ли и как прощаться. Коста буркнул:
— Завтра, не раньше.
— Так они еще вернутся к нам? Мы с вами увидимся?
Коста пожал плечами.
Нужна ли сейчас пустая вежливость? Он схватил ее за руку, почувствовал пожатие, увидел, что она ждет от него каких-то слов, и попытался найти что-нибудь, хоть что-нибудь достойное, соответствующее этому мгновению. Она шагнула к нему, положила руку на его локоть и прошептала:
— Доброго пути, мой друг.
Ему следовало бы обнять ее, но он повернулся и, спотыкаясь, сбежал по ступенькам вниз.
Они прошли через сад, а в проулке свернули налево, не к дому, где жил Андраши, а в сторону Главной улицы, которая вела к рыночной площади. На углу их встретили два товарища Косты, вооруженные автоматами. Один пошел впереди, другой сзади. Он шагал рядом с Костой, и его мысли обретали ясность и четкость. Как бы то ни было, но ожидание кончилось. Бремя тоски исчезло.
Товарищи Косты отстали от них на повороте улицы. Он быстро и уверенно шел за Костой вдоль фасадов с закрытыми ставнями в сторону рыночной площади. Но, не доходя до нее, они свернули под широкую арку, где прямоугольный сгусток тени от толчка Косты превратился в отворяющуюся дверь. За ней стоял коренастый человек, который, по-видимому, поджидал их тут. Они обменялись обычным партизанским приветствием: «Смерть фашизму! Свободу народу!» Какому народу? А, все равно! Сейчас он был даже рад этим лозунгам. Отец Косты сказал:
— Марко наверху. И злой как черт, можете мне поверить.
Они вышли во двор и нырнули во тьму еще одного подъезда, который вел в полуподвальный этаж длинного низкого дома времен Австро-Венгерской империи. Он, спотыкаясь, брел за Костой, который, спотыкаясь, брел за своим отцом — тот, очевидно, думал, что они способны видеть в темноте, как днем. Он выругался, сознательно употребив подхваченное у партизан ругательство, которое давно уже совершенно утратило свой прямой смысл. Ему снова стало легче — во всяком случае, сейчас он был с друзьями, и они не задавали вопросов, на которые невозможно ответить. Эти люди давно и окончательно решили для себя, какую позицию они занимают" и что им следует делать. Если они и ждали, то лишь спасительной возможности действовать, больше не задавая вопросов, больше не нуждаясь в ответах.
