Коста остановил их неподалеку от устья еще более широкой улицы, стремительно перебежал через дорогу и вжался в дверь одного из мертвых домов, вплотную примыкавших друг к другу. Они ждали.
Потом Марко прошептал:
— Что-то произошло. Там никого нет.
Они услышали, как Коста снова принялся стучать — громче, так оглушительно громко, что, казалось, вот-вот пробудится вся улица.
Они ждали. В уши Руперта ввинтился еще один звук, слабый гул, который словно доносился откуда-то издалека. Гул стал более отчетливым, смешался с дыханием города. Он повернулся к Марко и сказал с торжеством:
— Слышите — самолет. Это наш.
Марко равнодушно сдвинул брови.
На мгновение ему стало неприятно от недоверчивости Марко, но это ощущение сразу прошло, когда гул самолета раздался еще ближе. Выступив из-под деревьев, он, как ему казалось, сумел различить крохотный силуэт, снижающийся к Дунаю. Там, вверху, сидят сейчас шесть-семь человек и воображают, что они здесь одни. А они не одни! Он радостно вернулся к остальным.
— Ах, как романтично! — сказал Блейден.
Но ничего романтичного тут не было. Просто выполнение долга в необычных обстоятельствах полной чистоты действий. Да-да: чистота действий, чистые руки, продезинфицированные и омытые опасностью.
Коста прибежал обратно в полной растерянности.
— Ничего, — успокоил его Марко. — Но куда теперь?
— Мы же все устроили. Но там никого нет. Никого.
— Ну а запасной вариант?
— Поглядите, все в порядке, — сказал Руперт. Дверь на той стороне улицы открылась. На пороге вырисовывалась женская фигура. Они перебежали через улицу. Минуты через две-три после того, как дверь за ними закрылась, они услышали размеренный шаг патруля по мостовой.
— Вот это называется повезло.
— Вовсе нет, Том. Я знал, что все будет хорошо.
Время обрело более спокойный ритм. И в этом чудилось что-то нелепое, противоестественное.
Уместнее было бы непреходящее напряжение, ощущение жизни на грани невозможного. Однако — по крайней мере вначале — Руперт ничего подобного не замечал, даже когда они перебрались на улицу Золотой Руки. Он недоумевал. И чувствовал себя задетым.
— Они все словно приспособились к этому. Невероятно.
Блейден, как всегда, был саркастичен.
— У них здесь герои выдаются по карточкам, только и всего.
Он старательно изучал эту поразительную нормальность. Спустя два-три дня было решено, что он может выходить, но, конечно, переодетым, в определенные часы (чаще всего во второй половине дня) и в сопровождении кого-нибудь из приятелей Косты, которые в нужную минуту всегда оказывались под рукой. Пятнадцати-шестнадцатилетние подростки, твердо убежденные, что молодежь способна спасти то, чему грозит гибель по вине старших, они опекали его, как слабоумного, — в свои двадцать восемь лет он, несомненно, представлялся им впавшим в детство. «Юные вестники грядущего в лучшем стиле», — заметил Блейден. И против обыкновения он не возмутился. Город и правда казался куда менее опасным, чем он ожидал.
