Сэндзо откупорил бутылку, наполнил свою чашечку, пригубил и, кашлянув, сказал:
– Вечно она никак из ванны выбраться не может.
Хидэ и Юки сели за столик. Сестры были очень похожи.
– Дождь так и не перестает?
– Нет, все моросит и моросит.
– Слышите? Идет товарный состав! – сказала Юки. – Каждую ночь он проходит в это время; я просыпаюсь от этого грохота.
– Ничего удивительного, сестрица. Я туговата на ухо, но и я каждую ночь слышу его.
– В этом доме невозможно больше жить, – сказал Сэндзо. – Его бы надо снести и построить новый.
Все трое – каждый думая о чем-то своем – взглядом обвели помещение.
– Странная вещь, но у меня и сестрицы не осталось больше никаких родственников.
– Да, остались только мы с тобой, – сказала Юки.
– Я избавился наконец от всяких хлопот, – проговорил Сэндзо. – И отлично чувствую себя в этом выстиранном халате. Но взгляните-ка, как испортили подол.
– Ох, я и не видела, – сказала Хидэ: – Зачем же тебе его дали?
– Это его в химчистке так отработали. Но мне плевать, мне и в нем хорошо. Я стыжусь только вас, а до посторонних мне нет никакого дела. Мне вовсе не стыдно показаться перед ними в таком виде. Я изо всех сил старался, чтобы никого ничем не обременить. И вот я хожу в таком халате…
Сэндзо горько усмехнулся.
– Да, но зачем это выставлять напоказ? – сказала Юки.
– Наша Харуэ, если поразмыслить, глубоко одинокий человек, – сказала Хидэ, вперив глаза в столик.
Легкий ночной ветерок качнул стеклянную дверь, выходящую в сад и затих.
– Давайте выпьем залпом, – сказал Сэндзо, берясь за бутылку.
Харуэ, которая прихрамывала, как ни удивительно, появилась в гостиной настолько бесшумно, что никто не заметил ее прихода.
Лицо у нее было белое как мел. Возможно, так на нее подействовала ванна… На ней тоже был безупречно чи-» стый купальный халат.
Теперь все четверо, по японскому обычаю поджав под себя ноги, сидели на циновках за столиком.
– Выпей* Харуэ! – сказал Сэндзо, протягивая ей чашечку сакэ. Харуэ обеими руками взяла чашечку. Чашечка дрожала в ее руках. Тяжело вздохнув, Харуэ проговорила:
– Дядюшка, и вы, матушка, и вы, тетушка…
– Ну говори, чего же ты замолчала?
– Сегодня с самого утра мы ни слова не проронили о смерти. И я, я считала себя молодцом. Но теперь, теперь…
С трудом подавляя слезы в голосе, она не смогла сказать больше ни слова и, припав лицом к столику, заплакала.
И больше ничто уже не нарушало безмятежного спокойствия, царившего этой ночью в доме Ота.
Присутствовавший при судебно-медицинской экспертизе бакалейщик господин Садаёси Умэмото сказал:
