Что, брат, утомил я тебя сентенциями? Скажешь, воспользовался родственными узами — и в письмах поучает. Да я ведь для того это, Гришенька, чтобы все у тебя шло, как надо. Не стало вашего батьки, и мне за тебя вдвойне беспокойно. Все же я старший, и потом у нас тут передний край, где человек виднее…
Матери-то пиши почаще…»
* * *
…Дагаев шел быстро, надеясь вот-вот встретить отставшего солдата. Лыжня хорошо различалась в поределой тьме, но уже блеснул за деревьями красноватый трепетный свет: условный пожар еще полыхал на дороге, а Воронова не было, и осенила неприятная догадка — дефиле теперь, конечно, охраняется.
Дагаев повернул глубже в лес, поднялся по склону в обход гривы, снял лыжи, надвинул капюшон маскхалата на самые глаза и пополз к дороге, вниз, глубоко зарываясь в мягкий лесной снег. Он полз на свет из темноты, это давало ему преимущество перед наблюдателями «противника». «Спасибо за огонек, товарищ посредник». И все же он едва не нарвался на засаду. Из близкого ельничка вдруг пахнуло табачным дымком. Дагаев замер, потом осторожно отполз, обогнул опасное место.
Все то же стелющееся пламя мерцало на дороге, озаряя людей и тягач, оттаскивающий «сожженные» машины, но Дагаева мало обрадовало созерцание дел собственных рук. Возле огня стояли уже знакомый человек с повязкой посредника на рукаве полушубка и… Воронов. Опираясь на снятые лыжи, он слушал офицера, устало опустив голову. Любая попытка выручить Воронова не имела смысла — он во власти посредника, значит, выведен из строя, а мертвых не спасают.
Дагаев видел, как посредник указал Воронову на тягач, и солдат медленно побрел к машине…
На обратном пути Дагаев откровенно спрашивал себя: как же такое случилось с Вороновым? Ну пусть ему труднее, чем другим, — разве не приходилось прежде брать на тяжелые задания молодых солдат? И ведь держались! Или Воронов считает, что особенные лишения не для него, а если и готов делить их с другими, то лишь до того предела, который сам себе положит?.. Однако почему же все-таки именно Воронову чаще других выпадали освобождения от трудов ратных? Разве один он побивает рекорды на стадионе, играет в ансамбле? Вон как поет Нехай, а предложи ему на выбор — ехать на занятие в тридцатиградусный мороз или петь в самодеятельном концерте в это же время, — пожалуй, обидится: «Що ж вы мэне за пивня приймаете чи що?» Ему, конечно, как и всякому другому, не слишком приятно мерзнуть в боевой машине и не спать сутками, но есть гордость солдата-разведчика, и она всего превыше. И есть сознание необходимости, а с ним — сознание того, что именно в своем главном солдатском ремесле ты обретаешь себя как мужчина и воин — на всю жизнь.
