Я уже не шел — мчался через подлесок, прыгая через коряги, напрямую, треща сухостоем и валежником, продирался через кустарник, едва взглядывая на след и нимало не заботясь об осторожности. Впереди открывалась широкая кочковатая согра с полосками частого тальника по краям, и хорошо знакомое охотникам предчувствие шепнуло: «Внимание»…
Приготовил ружье, сдерживая дыхание, медленно ступил в кочкарник и остановился — глаза мои встретились с другими глазами, настороженными, испуганными, злыми. Круглые, выкаченные, подслеповатые, глаза эти упорно смотрели прямо мне в лицо из-за ствола поваленного дерева, в них я прочел страх, а вместе — недовольство от моего появления, и выражение это усиливали острые лезвия ушей. Только глаза и уши да еще поднятый трубою пушистый хвост — все, что виделось из-за дерева, и в оснеженном предвечернем лесу, где сгущались тени, особенно заметные в глуховатой низине, среди сизых тальников и седого бурелома, великолепный хвост зверя и уши казались черно-бурыми, а глаза — угольно-черными, пронзительными, по-человечески осмысленными.
В первый момент я опешил. Сколько раз до того приходилось стрелять в бегущую и летящую дичь, видя лишь силуэт ее и в прозрении охотничьего азарта угадывая единственную точку, где смертоносный заряд неотвратимо встретится с обреченным существом. Человек, как и всё живое, по природе своей охотник, — до конца жизни он преследует цель. Вот почему охота в чистом виде так впечатляюща…
Но теперь не было передо мной привычно убегающего силуэта, я видел только глаза, мне надо было стрелять в глаза… Мы смотрели друг на друга одну секунду, словно узнавая, а в следующую — открылась душа зверя. Из его глаз проглянул родной мой бор, но проглянул жуткой, враждебной мне сущностью, что запрятана в недоступной, неразгаданной, неведомой глуши, откуда рогатятся черные буреломы, выползают змеиные мхи и сверкают волчьи глаза филина. Мои забытые детские ужасы перед черной тьмою ночи и зеленой тьмою лесов, перед могильными крестами и пучинами черных болот, перед всем, что бегает, ползает, шевелится, подкрадывается в темноте, грозит чем-то непонятным, — этот мой страх, давно забытый, но, оказывается, по-прежнему живой в душе, смотрел на меня же. Страх перед неведомым и угрожающим, которым так часто усмиряют детей.
Еще миг, и показалось: это сам я, маленький, дикий охотник, живущий естественной жизнью природы, смотрю из-за лесины на кого-то, кто в давние-давние времена был моим кровным собратом, а потом покинул наш общий зеленый дом, ушел в страшные дали, быть может на другую планету, и вот вернулся в образе могущественного охотника, стоит напротив, излучая грозный запах огня и железа, стоит безжалостный в своем могуществе, в непонимании моей дикой маленькой жизни, состоящей из непрерывной погони за пищей, — он вернулся за мной, как за охотничьим трофеем. Да, он сейчас убьет, так же, как я, стоящий за лесиной, только что убил набежавшего раненого беляка, и я буду убит, потому что голоден и никак не решаюсь бросить редкую великолепную добычу, меня пьянит сладостный запах крови, который властвует даже над всемогущим инстинктом страха.
