Дела людей недоступны пониманию животных; и смысл происходящего, естественно оставался вне круга представлений Труса, обретшего, наконец, после всех испытаний и потрясений тихую спокойную жизнь в доме, где его никто не обижал, хотя случившаяся перемена вскоре почувствовалась и им.
Ему было уже полтора года, и, как-никак, он превратился в довольно рослую овчарку того типичного для этой породы зонарно-серого или, как принято говорить, «волчьего» окраса, с темным ремнем по спине, который так ценится многими любителями.
Его первые хозяева не узнали бы теперь щенка, от которого под влиянием докторских указок отказались столь поспешно, ибо с возрастом у овчарок меняется не только раскраска псовины, но даже цвет глаз, не говоря уж о формах тела.
Пребывание в заботливых, внимательных руках, хороший уход не излечили его совсем. Он по-прежнему мог вдруг неожиданно испугаться чего-либо, боялся теней, когда в доме зажигали керосиновую лампу или свечу.
А с тех пор как в город пришли немцы, другого освещения не было, и пес все вечера проводил, отлеживаясь под кроватью.
Не стало молока, мяса; вместо хлеба — черная землистая черствятина, которую теперь получали жители, дерущая горло, как комок сухой глины. Только картошки пока еще хватало, но картошка как раз не тот продукт, который любят собаки.
Во всем доме жили теперь только Трус и его хозяин. Все остальные незадолго до прихода немцев уехали далеко на восток, в глубокий тыл. Уехали и многие другие. Городок обезлюдел. Лишь стук кованых сапог да порой резкая чужая речь слышались на улицах.
Жили в одной комнате; и Трусу, если бы он был способен на обобщения, могло показаться, что отныне вся жизнь сосредоточилась в этих четырех стенах. Сюда хозяин перетащил кровать. Здесь он спал, готовил себе пищу, принимал посетителей. В остальных комнатах было холодно, неуютно.
Хозяин задержался, эвакуируя завод. Последние эшелоны с машинами уходили под вражескими бомбами. Спасая оборудование, чтоб оно не попало к врагу, он отстал от поезда. Так случилось, что инженер, один из руководителей заводского коллектива, остался в городе.
Иногда украдкой его навещали рабочие из числа немногих, не уехавших вместе с предприятием. При свете коптилки, занавесив окна, они вели тихие разговоры, а Трус лежал под кроватью и думал свою собачью думу, не понимая, почему с некоторых пор хозяин совсем перестал гулять с ним, редко выходит на улицу, и то больше поздно вечером или ночью, никогда не угостит ничем сладеньким.
