Теперь тебе ничего не оставалось, как уйти из столовой, и, уходя, ты вдобавок хлопнул дверью, а потом ринулся в свою комнату.
— Нет, ты слышал? — бросила мне твоя мать.
— Да.
— Я всегда тебя предупреждала. Вот плоды твоего воспитания.
Я молчал, а бедняга Эмили, сбитая с толку, стояла в недоумении, не зная, убирать ей со стола или нет.
— Подавайте десерт, Эмили, — сказала мама и, обращаясь ко мне, добавила:
— Ты молчал. Ты слушал его с сочувственным видом. Потому что, я знаю, ты ему сочувствуешь. Ведь сочувствуешь, да?
Не мог я сказать ей «да». Но я не хотел лгать и не сказал «нет».
— Надеюсь, по крайней мере, ты накажешь его хотя бы за то, что он позволил себе так со мной разговаривать. И будь я на твоем месте, я прежде всего запретила бы ему уходить сегодня из дому.
Я встал.
— Куда ты?
— Пойду скажу ему.
— Что скажешь?
— Что запрещаю ему уходить из дому.
— Будешь его утешать, конечно.
— Нет.
— Будешь, будешь, не словами, так всем своим видом.
Я не ответил и вышел из комнаты. Дальнейшее тебе известно, если только ты еще помнишь — я все забываю, что ты, вероятно, будешь читать это через много лет.
Ты лежал на своей постели, очень длинный, уткнувшись в подушку. Но ты не плакал. Ты узнал мои шаги — и не пошевелился.
— Послушай, сын…
Ты слегка повернул голову, ровно настолько, чтобы освободить рот; мне виден был лишь твой утонувший в подушке профиль.
— Я не хочу, чтобы вы со мной разговаривали: ни ты, ни…
— Я пришел сказать, что запрещаю тебе сегодня выходить.
— Знаю.
Мы молчали, и скрип пружинного матраса в этой тишине казался оглушительным. Я колебался, должен ли я еще что-нибудь сказать, когда ты произнес немного хриплым голосом:
— Я никуда не пойду.
Пожалуй, за все шестнадцать лет, что мы живем рядом, никогда мы не были так близки. И хотя окна твоей комнаты выходят во двор и она довольно темная, в моей памяти она навсегда останется словно озаренной солнцем этого воскресного дня.
Украдкой я ласково коснулся твоего плеча и вышел, бесшумно затворив за собой дверь.
— Что он сказал?
— Он останется дома.
— Он плачет?
Я хотел было солгать, потом все же сказал:
— Нет.
Часа в четыре — мы уже некоторое время беседовали в гостиной с Ваше и моей сестрой — я, шагая взад и вперед по комнате, шепнул, проходя мимо твоей матери:
— Ты не забыла о Жан Поле?
Она вопросительно взглянула на меня. Глазами я показал ей на окна, за которыми уже садилось солнце. И спросил одними губами: «Да?»
Она поняла.
— Сейчас, — сказала она и вышла. Те двое — у них детей нет, и они их не хотят — растерянно переглянулись. Я только сказал:
