Ты все больше замыкался в себе, твои глаза стали совсем черными:
— Я повторяю: как когда.
Одно из двух — или у девушек все иначе, или твоя мама забыла собственную молодость, потому что она упорно продолжала настаивать, не понимая, как необходима юным своя, потаенная жизнь. Кстати, когда пяти лет ты пошел в школу и по вечерам я спрашивал тебя, что ты там делал, ты отвечал односложно:
— Ничего.
— У тебя нет друзей?
— Почему? Есть.
— Кто они?
— Не знаю.
— Что вам сегодня объясняли?
— Разное.
Уже тогда у тебя была инстинктивная потребность в собственной жизни, не подвластной контролю.
Очевидно, если хорошо подумать, именно с этой потребностью ни одна мать не может примириться.
— Нет, ты слышишь, что он мне отвечает, Ален?
— Слышу.
Что я мог еще сказать?
— И ты считаешь в порядке вещей, чтобы шестнадцатилетний мальчишка не желал сказать своим родителям, где и с кем он проводит время?
— Но послушай, мама… — начал ты, должно быть уже готовый уступить.
Слишком поздно! Фитиль был подожжен, уже ничто не могло предотвратить неминуемый взрыв.
— Я имею право, слышишь ты, это даже мой долг — требовать у тебя отчета, раз твой отец не считает нужным тобой заниматься.
Ты спросил, слегка побледнев:
— Я должен докладывать тебе всякий раз, как иду в кино?
— А почему бы и нет?
— И всякий раз, как иду к товарищу или…
— Да, всякий раз.
— Ты знаешь молодых людей, которые это делают?
Вы оба были накалены до предела.
— Надеюсь, что так поступают все, во всяком случае все приличные молодые люди.
— Значит, среди моих товарищей нет ни одного приличного молодого человека.
— Потому что ты плохо выбираешь себе товарищей. Так вот, имей в виду: пока ты живешь в нашем доме, ты обязан отдавать нам отчет в каждом…
У тебя задрожала нижняя губа, совсем как в детстве, в минуты сильного волнения. Я всегда знал, что в эти минуты ты готов заплакать и только из гордости сдерживаешься. Ты редко плакал при нас, помню, лишь однажды — тебе было года три — я обнаружил тебя плачущим в стенном шкафу, где мы, очевидно нечаянно тебя заперли. Ты тогда крикнул мне сквозь рыдания: «Уходи! Я тебя не люблю!» И когда я стал вытаскивать тебя из шкафа, ты брыкался, а потом в бессильной ярости вцепился зубами мне в руку. Помнишь, сынок?
В этот раз ты не стал кусаться — ты только вдруг стремительно поднялся, напряженный, не зная еще, что сейчас будешь делать. Нерешительно посмотрел на нее и наконец выдавил:
— В таком случае я уйду немедленно.
Ты подождал с минуту, думая, что тебя начнут удерживать, но мама, ошеломленная твоей выходкой, молчала. Я же тщетно делал тебе знаки успокоиться — ты не смотрел в мою сторону.
