Повесть о вере и суете | страница 41



Потом — после того, как я сделал усилие получше запомнить всё, что уже помнил — Ричард отпустил меня и развернулся к старикам.

Хаим лежал спиной ко мне на кушетке, свернувшись в тесный калачик, как лежат в утробе.

Спиной ко мне у этой кушетки стояли и остальные, перебирая, как и вначале, бусы в занесённых назад руках.

Время от времени в ведёрко за ними по-прежнему шлёпались с потолка капли талого снега. За ушедшее время влаги, видимо, накопилось много, потому что звук был уставший.

Ещё более скорбной — на бревенчатой стене — показалась мне изломанная тень свечки, которой вместе с луной удавалось отвоёвывать у мрака только зыбкие очертания людей и предметов.

Насчитав от растерянности с дюжину шлепков капавшей сверху воды, я убедился, что настало время прощаться и обернулся к Ричарду.

Он не ждал того, смутился, крякнул и поднёс к глазам мохнатые кулаки. Присмотревшись, я заметил слёзы, застрявшие в бороздках морщин под глазами старика. Просушив на лице влагу, он придал ему виноватое выражение:

— Хаима жалко… Но он прав: главное в жизни — не умирать… Надо всегда откладывать это на потом… Всё время!

— Пора идти! — вздохнул я и кивнул в сторону звёзд за окном. — Прошло много времени…

— А ты думал — не пройдёт? — вздохнул и Ричард.

— Я не думал, что так быстро пройдёт столько времени.

Хаим не оборачивался. Только шевельнул папахой:

— Дайте человеку вино!

Ричард шаркнул в сторону, и меня, оставшегося наедине со свечкой под окном, охватил стыд. Старики стояли гурьбой у хаимовой кушетки и смотрели сейчас на меня. Когда Ричард вернулся и протянул мне стакан, наполненный, как мне почудилось, лунным светом из окна, я догадался: стыдно мне было из-за того, что я покидал их всех на пророка, которого никто из них не дождётся.

— Лехаим! — буркнул я виновато. — Дай вам Бог жизни!

Опорожнив стакан, я поднял сумку и пошёл к двери. Закрыл её за собой не поворачивая головы, загруженной запахом воска и кожи.

22. Всё вокруг представилось мне игрой ума

Оказавшись на воле, я увидел картину, похожую на сон.

Впереди расстилалось ночное небо в тех же тёмных подтёках, которые зияли на потолке в синагоге. Но чем дальше я удалялся, тем настойчивей просилась в голову мысль, что ночь — это не отрицание света, а утверждение свободы от дня. Благодаря этой свободе ночью исчезают многие привычные вещи вокруг нас и возникает новое пространство, населённое мигающими звёздами. И подобно тому, как они хранят память обо всём, что случилось, другие звёзды, скрытые от глаз за подтёками, запоминают то, чему случиться не привелось.