— Я думал — еврейка. Или даже грузинка.
— Один дрек! — огрызнулся Гуров.
Мы с Катей отодвинули тарелки.
— Слушай, Митя! — буркнул я. — Извинись!
— Верно говорят: извинись! — качнула Катя маслиной на вилке. Чёрной, как зрачок.
Гуров задумался. А может, просто прислушался к тенору, чей путь был тосклив и безотраден, и прошлое ему уже казалось сном и томило наболевшую грудь, тогда как ямщику было плевать: он гнал лошадей. Гуров потянулся рукой к чему-то синему на блюдечке и грустно произнёс:
— Херню я, конечно, понёс! Абсолютную херню! Мне на деле всё по фигу. Я только… Я про Крым только. Пусть себе хохлы как угодно выкобениваются, но Крым должны возвратить, — и погладил теперь Анну тоскливым взглядом.
— Особенно Севастополь, — предположила она тихим голосом.
— И ещё Ялту! — восхитился он.
Я обратил внимание, что голос Гурова, когда он обращался к Анне, становился шире, чем был.
— Да? А почему и Ялту? — поинтересовалась Анна.
Катя снова укололась. Теперь рёбрышком перепёлки. И выложила его на тарелку.
— Ребро! — извинилась она, присматриваясь ко взгляду, которого Гуров не отнимал от Анны. — А я тебе отвечу, Анюта, почему и Ялту! — взволновалась Катя. — А потому, что… — и поморщилась. — Как его звали-то? Мужика этого. С ребром. Наоборот — без.
— Какого? — растерялась Анна.
— Ну, самого первого.
— Богдан.
— Я не про тебя. Вообще.
— Адам, — догадался я.
Катя погладила мою ладонь и сказала:
— Правильно, Адам! Я про него из-за Фрейда забыла! А вспомнила из-за ребра! Он, думаешь, Анюта, почему согласился из ребра бабу ему сотворить? А не из ноги? Почему?
Анна не знала. Не знали и мы с Гуровым.
— А потому, что рёбер много, Анюта, а мужикам всего надо побольше: не только Севастополь, но и чего-нибудь позелёней, — Ялту! Не только жену, но и чего-нибудь позелёней! А если в кошельке есть зелёные, то можно уберечь и ребро!
— Сейчас уже ты за херню взялась! — громко прервал Катю Гуров. Сузившимся голосом. — Абсолютную херню! Всё у тебя уже смешалось! Зелёный, красный, синий!
Самая краснолицая американка оттянулась теперь к Гурову:
— Очен извинить! Я желаю спрашиват про синий: как этот вы називает?
— Это херня называется! — совсем уже узко бросил ей Гуров через плечо. — Абсолютная херня!
— Не хами! — раскраснелась и Катя. — И извинись!
— Ещё?! — возмутился Гуров и принял такое выражение лица, при котором в обозримом будущем не извиняются. Наоборот, сами требуют извинений. — Извинись сама!
Я поднял бокал и предложил выпить за именинницу.
