– Огонь погас, но воду я еще не вылила.
– Пожалуйста, Софи, добавь дров и разведи огонь. Принесешь нам с мистером Симмонсом щетки и мыло, а потом прокипятишь одежду, что на нас.
– Хорошо, мистер Пинкни. Я скажу Соломону, чтобы он поставил ванну в вашу комнату.
– Ни в коем случае. Мы привезли с собой в одежде нежелательных пассажиров. Не хочу, чтобы они попали в дом. Мы вымоемся прямо здесь, во дворе. А ты – чур не подглядывать! Понятно?
– Ах, мистер Пинкни… – Софи хихикнула.
– Тогда все в порядке, ступай. Да, Софи, нам еще нужна бритва и чистая одежда. Я оставлял ее в шкафу. Она на месте?
– Да, сэр.
– Что ж, поторопись.
– Иду, сэр. Мистер Пинкни… Ухожу, ухожу… Я только хотела сказать, что все мы рады вновь видеть вас дома. В доме должен быть хозяин.
– А чистый хозяин еще лучше, правда?
– Да, сэр. Я ушла. Девушка побежала к кухне.
Пинкни, высоко держа керосиновую лампу, проводил товарища в гостиную. Теперь они были чистые – и это все, чем можно было похвастаться. Довоенная одежда Пинкни висела на нем, Джо совершенно в ней терялся.
– Моя тетушка Джулия – настоящая Горгона, Тень, – предупредил Пинкни. – Не огорчайся, что бы она ни сказала.
Он постучался в одну из створок распахнутой двери.
Джулия подняла глаза от пялец. Она штопала рубашку Стюарта той же атласной гладью, к которой прибегала при вышивке.
– Добрый вечер, Пинкни, – спокойно сказала она. – Не стой в дверях, проходи и садись.
Но Пинкни застыл как вкопанный. Он осматривал комнату, знакомую с первых дней жизни, отмечая следы разрушения и грабежа. Исчезли серебряные блюда, распространявшие над полированными, красного дерева столами изысканные ароматы. Исчезли хрустальные вазы, в которых всегда стояли свежие цветы. Нет фарфоровых собачек, что сидели на каминной полке, охраняя очаг. Пропали все фарфоровые безделушки: дрезденские пастухи и пастушки, некогда раздражавшие его своей жеманностью, маленькая китайская танцовщица с нарисованным на веере крохотным цветущим деревцем, шкатулки, в которых мама держала конфеты. Пропало и многое другое из того, что он помнил. Исчезли все легкомысленные завитушки красоты.
Серебристо-голубой шелк, которым были обиты стены, испачкан, драпировок нет. Единственная в комнате картина висит слишком низко. Судя по пятнам сырости, она накрывает залатанную пробоину. Других картин нет, только прямоугольники темнеют вместо веселых, полных света и воздуха пейзажей.
Половины мебели нет, оставшаяся обожжена. Глубокие борозды испещрили ножки стульев – память о людях, носящих шпоры. Аккуратные заплаты на прорехах в волосяной обивке – тонкая работа, которую успела сделать Джулия. Побитый пол натерт, но плитки паркета вылезают из пазов в тех местах, откуда сдвинули тяжелый секретер и тумбочки. И нет больше персидских ковров, чтобы прикрыть царапины.
