Я уже говорил, но все равно повторю: дни проходили быстро и вместе с тем медлительно. Понятие времени изменилось. Немцы вошли в Париж, но в нашу с Анной жизнь это не внесло никаких перемен. Только атмосфера на вокзале преобразилась, становясь с каждым днем все тревожней и суматошней.
Как и в Фюме, я вставал первым и шел на улицу готовить кофе, а заодно и брился перед зеркальцем, которое крепил на парусине нашего шатра. В конце концов часть одного из бараков отвели под туалет для женщин, и Анна шла туда спозаранку, прежде чем набегала толпа.
Мы шли на вокзал, где с нами уже свыклись и приветливо здоровались.
— Много поездов?
— Ждем рабочих с Рено.
Мы уже изучили подземные переходы, пути, скамейки. Не без нежности поглядывали мы на вагоны для скота, где еще валялась солома. Интересно, где теперь наш вагон, в котором, наверное, еще сохранился наш запах.
Ну а чуть позже меня почти всегда требовала г-жа Бош — что-нибудь сделать: отремонтировать дверь или окно, установить новые шкафчики для медикаментов или продуктов.
А потом мы шли за едой. Время от времени шиковали. Заходили в укромный бар, и я, зная вкус Анны, заказывал ей аперитив, а себе за компанию — лимонад.
Во второй половине дня мы отправлялись в город, и я, прежде чем зайти на почту, просматривал списки.
Наш ребенок вот-вот должен был родиться, и я часто задумывался, кто присмотрит за Софи, когда жена окажется в родильном доме.
Странно, но мне так ни разу и не удалось мысленно представить их лица. Черты были какие-то смазанные, нечеткие.
Впрочем, я не особенно тревожился за судьбу Софи: в лагере у нас целую неделю прожили двое детей, потерявших в пути мать, и ничуть не страдали. Они беззаботно играли с другими детьми; и когда мать наконец приехала за ними, на миг смущенно замерли перед ней, словно напроказничали.
16 июня — одна из немногих дат, запомнившихся мне. Петен в Орлеане запросил перемирия, и солдаты, побросав оружие и не слушая офицеров, стали разбегаться с вокзала.
Через три дня немцы были в Нанте. Мы понимали, что их механизированные части передвигаются быстро, и ждали их у себя на следующий день.
Но только в субботу, 22-го, из проезжающих машин нам крикнули:
— Они в Ла-Рош-сюр-Йон!
— Вы их видели?
Водители кивали и мчались к Рошфору.
Следующая ночь была чудовищно жаркая. Анна легла первой, а я стоял, смотрел, как она устраивает себе в соломе лежбище, и чувствовал, что на глаза мне наворачиваются слезы.
Я сказал ей:
