Не спавшие, по-видимому, все это видели. Мы все качались в такт движению поезда, стук колес на рельсах через некоторое время превратился в музыку.
Быть может, я оброню несколько грубых слов, но оброню именно потому, что всегда был человеком стыдливым, даже в мыслях.
Я никогда не бунтовал против своего образа жизни. Я сам его выбрал. Я терпеливо шел к своему идеалу, который до вчерашнего дня — говорю это совершенно искренне — меня удовлетворял.
Теперь же я был здесь, в темноте, поезд пел свою песню, мимо проносились зеленые и красные огни, телеграфные провода, люди лежали на соломе, а рядом, на расстоянии вытянутой руки, совершалось то, что аббат Дюбуа называл актом плоти.
К моему телу прижалось напрягшееся тело женщины, ее дрожащая рука задрала черное платье, спустила трусики, и она забавным движением ступней отбросила их.
Мы все еще ни разу не поцеловались. Анна привлекла меня к себе, заставила перекатиться на нее; мы двигались молча, словно змеи.
Когда я с помощью Анны проник в нее, дыхание Жюли стало более прерывистым.
Я не вскрикнул. Чуть было не вскрикнул. Я чуть было не заговорил, произнося слова благодарности, радости, чуть было не принялся жаловаться, потому что от этой радости мне было плохо. Плохо из-за того, что я стремился достичь невозможного.
Мне хотелось выплеснуть свою нежность к этой женщине, еще накануне мне незнакомой, к этому человеческому существу, которым она стала в моих глазах.
Не отдавая себе отчета, я делал ей больно, мои руки ожесточенно старались обнять ее всю.
— Анна!
— Тс-с!
— Я тебя люблю.
— Тс-с!
Впервые в жизни я произносил слово «люблю» вот так, из глубины души. Быть может, я любил не ее, а самое жизнь? Не знаю, как лучше сказать: я был в ее жизни, мне хотелось оставаться там часами, никогда больше ни о чем другом не думать, превратиться в растение, греющееся в солнечном свете.
Наши влажные губы встретились. Мне и в голову не пришло спросить, как, бывало, я спрашивал у женщин в юношеские годы: "Можно?"
Сейчас было можно: она не забеспокоилась, не оттолкнула меня, а, напротив, обняла еще крепче.
Наши губы разъединились, и в тот же миг наши члены расслабились.
— Не двигайся, — выдохнула она.
И в полной темноте стала нежно гладить меня, словно ваятель, следуя рукой за каждой выпуклостью моего лица.
Так же тихо она спросила:
— Тебе было хорошо?
Ошибся ли я, подумав, что встретился со своею судьбой?
