Он повернулся в тот момент, когда его отец с трудом приподнимался со стула, еще более крупный и широкоплечий, чем обычно, с мокрыми усами и каким-то недобрым огнем в глазах.
— С каких это пор в твоем возрасте ходят по кафе?
Это говорилось для публики. Он понимал, что все смотрят на него, готовые посмеяться над происходящим.
— Не доставишь ли ты мне удовольствие сию же Минуту вернуться домой?
Но Марсель, оглушенный шумом в голове, напряженный до крайности, произнес:
— Мари!.. Я хочу, чтобы ты на минутку вышла!
Около нее, за покрытым скатертью столиком, который она обслуживала, сидели двое — Шателар и Учитель.
— Что ты такое сказал, сынок?
Отец возвышался над ним как стена, и Марсель был вынужден поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Я достаточно взрослый, чтобы самому знать, что мне делать…
— Что-о? Что ты такое сказал?
— Мари, мне нужно с тобой поговорить…
Раньше он уже представлял себе такую бурную сцену в малейших деталях, но это было, когда он оставался один в темноте, и никогда не предполагал, что нечто подобное может произойти в действительности. Его губы дрожали. Еще немного, и у него застучали бы зубы. Он инстинктивно поднял руку, чтобы защититься от ударов.
Он угадал, потому что рука отца поднялась к его лицу, схватила его за ухо и сжала так сильно, что Марсель вскрикнул от боли.
— Быстро домой, понял?.. Быстро! И жди меня, я поучу тебя жизни…
Люди кругом смеялись. Марсель видел разные выражения на лицах, но никто не пришел ему на помощь.
— Не пойду! — заявил он. — Я хочу поговорить с Мари…
— Что ты сказал?
— Что не пойду, больше не вернусь домой… Я сказал…
Стул с грохотом перевернулся. Марсель отступил, потому что отец всей своей массой толкал его к двери, крутя ему ухо.
— Быстро, я сказал!.. Быстро, паршивец!
Но Марсель в бешенстве еще раз взвизгнул:
— Мари!
Он споткнулся. Его очень сильно толкнули, и он, сделав два-три шага назад и теряя равновесие, ударился о край тротуара спиной, пролежал, растянувшись, некоторое время, прежде чем встать, словно желая испить чашу своего унижения и бешенства до дна.
Дверь кафе закрылась, а внутри слышались голоса.
Морозный воздух поднимался из колышущегося мрака моря. Марсель дрожал не Столько от холода, сколько от злости и нетерпения. Его била лихорадка. Он разговаривал сам с собой, не отрывая взгляда от трех освещенных треугольников «Морского кафе» по другую сторону узкого канала.
— Она не придет… Она не осмелится прийти…
Речь, разумеется, шла о Мари, и Марсель вряд ли мог объяснить, почему он употребил слово «осмелится».
