— Хоронить думаете в Уильямсоне?
— Здесь.
Их тоже почему-то удивило, но почему — Хиггинс не понимал.
— Вам придется оплатить один счетец. В хозяйственной сумке у нее обнаружились две початые бутылки с этикетками от Баумана. Я повидался с Бауманом.
Бутылки у него украдены.
— Я заплачу.
— Должен заметить, что вы не обязаны платить, но так оно будет лучше. Сама сумка — новая: тоже, наверно, украдена, но пока жалоб не поступило. Сегодня магазины закрыты — воскресенье. Дай сумку, Фред.
Один из полицейских принес черную клеенчатую сумку и достал оттуда полупустую бутылку с джином. Вторая бутылка разбилась, осколки ее виднелись на дне сумки, еще пахнувшей алкоголем. Там же лежали два апельсина, раздавленные бананы и пакет размокших бисквитов.
— Вот все, что мы нашли. Ни бумажника, ни кошелька. Денег тоже не было.
— Вы не знаете, как она добралась сюда из Глендейла?
— Во всяком случае, не пешком. Либо у нее была мелочь на автобус, либо ее подвезли на попутных машинах.
— В котором часу произошел несчастный случай?
— В десять.
— В магазин Баумана она могла попасть только вчера.
— По субботам у него открыто до десяти вечера.
— Знаю. Мне хотелось бы выяснить, где она ночевала.
Сержант пожал плечами, давая понять, что это его не касается.
— Подпишите здесь, слева, внизу страницы. Вот квитанция на восемь долларов шестьдесят центов — я вручу их Бауману.
Хиггинс знал, что позади канцелярии находится коридор, перегороженный решеткой. За этой решеткой мать ночевала много раз, но последнюю ночь она провела не здесь.
— Идете в похоронное бюро? Они работают и по воскресеньям. Вы в какое?
— К Оварду и Тернеру, если оно еще существует.
С сыном Тернера он когда-то учился в школе, но тот был тремя годами младше, и они не общались.
— Она, наверно, ничего не сказала полицейскому, который ее подобрал?
— Того, который доставил ее в больницу, сейчас нет.
Но в донесении он не упоминает, чтобы она делала какие-нибудь заявления.
— Благодарю.
— Не за что.
Почему-то Хиггинс был убежден, что, как только он выйдет, все трое расхохочутся. Он чувствовал, что и походка, и голос у него изменились, что он вообще стал другим человеком, неузнаваемо старым и ко всему равнодушным.
Контора Оварда и Тернера переехала и находилась теперь на холме посреди жилого квартала, который хотя и разросся, но не утратил своего прежнего облика.
Бывают такие кварталы — старые, небогатые, их не изменить никакими ухищрениями; улочки и лавки там сохраняют свое лицо, а дома с каждым годом все больше оседают, съеживаются, как старички, и все та же детвора копошится на узких тротуарах.
