Но выздоровление становится еще одним восхождением на Гималаи. Еда отравляет мне жизнь, наливает свинцом подошвы ног. И я срываюсь сразу после смерти Сесиль, хотя это обстоятельство и не может служить извинением. Я вышла из больницы четырнадцатого октября, Сесиль умерла двадцать четвертого, я узнала об этом через несколько дней. И с тех пор мне становится все хуже и хуже. Я прихожу на собрания группы слова профессора ужасно скованная, грустная, без сил, пытаясь сделать хорошую мину. Все стараются, как могут, мне помочь, я чувствую себя бесконечно виноватой в том, что проиграла столь жалким образом, что лгу, скрывая свои приступы.
Я сдерживаюсь в течение одного дня, а на следующий — срываюсь. Я толстею, ненавижу себя, боюсь лицейской столовой, жирных кушаний, боюсь проглотить лишнюю крошку, которая неизбежно повлечет за собой кризис, бороться с которым я не в силах. Я боюсь очереди, в которой все шумят и толкаются, пытаясь протиснуться вперед, а мне страшно увидеть то что ждет меня на подносе самообслуживания. Я боюсь булочной, что находится в ста метрах от лицея!
К началу декабря я уже не могу скрывать свой обман. Кризисы учащаются, они случаются несколько раз в день, и во время собрания ассистентка профессора спрашивает меня:
— Тебе не кажется, что нужно опять поставить тебе «Гастунэ»?
Она обо всем догадалась. Зонд — это способ показать окружающим что я еще не выздоровела, способ помочь мне держаться. Мои родители отказываются, они считают бессмысленным такое возвращение вспять, но я настаиваю. Благодаря поддержке врачей я добиваюсь своего. И это станет ошибкой. В тот момент я думаю, что мне необходимо оставаться больной в глазах родителей и непосредственного окружения. Я не понимаю, что «Гастунэ-2» будет поставлен для того, чтобы предотвратить возможность срывов, а не для кормления, как в первый раз. Я буду должна ограничиваться содержанием мешков в ожидании последующего разрешения есть нормальную еду.
Но плюшевая змея возвращается в мои кошмарные сны. Я ее даже разрезала на куски, я ее оскорбляла, сдирала с нее кожу, я вскрывала ей вены. Когда я проснулась, у меня была единственная цель: окончательно превратиться в топ-модель! Если я хочу найти мужа, иметь детей, другого выхода у меня нет. Никто не женится на корове в нашей глуши. Я страдаю, глядя в зеркало и на фотографии и примеряя одежду, в голове у меня одна проклятая диета. Я не сплю ночами, я чувствую себя жирной и безобразной, будущего у меня нет. И, едва получив разрешение на еду, я бросаюсь объедаться. И вдобавок тешу себя рекордным количеством приступов. Я перешла все границы, я смешиваю сладкое и соленое — это уже ни на что не похоже. Мама называет вещи своими именами, хотя я и не хочу признавать очевидное:
