Я поднялся, положил гармонику на пол, натянул куртку, и мы пошли.
Несколько недель ее не было. Как назло, возникла пустая квартира: уехал брат.
Я поселился у него бесплатным сторожем.
Первые дни я обрастал пустыми бутылками. Пустые бутылки обрастали пылью. На десятый день, разглядывая свое стеклянное имущество, я увидел на дне паука. «Это к письму», — сказал я, вытряхивая паука в ванну. Хотел вытряхнуть его в унитаз, перепутал место погребения. Из крана прозрачной палкой торчала и дергалась холодная струя.
Вместо письма зазвонил телефон.
Я стоял возле ржавой ванны с пауком и пытался угадать, кто звонит. Если звонили долго, то это родители. Они жили в соседнем доме и тихо радовались моему отсутствию. Питались одними сосисками, чтобы не отвлекаться. До сих пор влюблены. Когда я приходил по своим делам, разговаривали со мной из постели. Иногда — через закрытую дверь спальни. Иногда вообще молчали.
Поэтому мы договорились, что будут звонить. Когда они сосисок по рассеянности больше сварят. Приходи, поешь. Но только со звонком. Только со звонком.
Долго звонят. Значит, родители. Значит — сосиски.
Телефон стоял на пыльной вязаной салфетке. Я снял трубку, соображая, какое ухо подвергнуть истязанию: правое или левое? Трубка приближалась. Правое или левое?
«Алё».
В трубке оказался одноклассник.
«Привет, как дела, — сказал он. — Деньги нужны?».
«Нет», — сказал я.
«Ха-ха-ха».
Ухо разбухало, как пельмень в кипящей воде.
«Я сменщика ищу», — сказал одноклассник.
Потом позвонили родители и вызвали на обед.
Я сидел за их столом и трогал ложкой суп. В супе отражалось мое лицо. Я зачерпывал лицо и отправлял по частям в себя.
Отец курил у открытого окна и стряхивал пепел.
Суп был пакетным, из прошлогодней рекламы. Там сначала едят, потом поют и танцуют. Я набрал полную ложку и втянул в себя.
Отец докурил и пошел в спальню, хлопая тапками.
Он не любил смотреть, как я ем. Ему казалось, я издеваюсь над едой, а не еда — надо мной, как в действительности.
«Ты поливаешь там цветы?» — спрашивает меня мама, как всегда, в ночнушке.
Нашли ослика-огородника.
Вслух говорю, что поливаю цветы регулярно. Слово «регулярно» произношу с нажимом, чтобы больше не вынуждали меня так мелко лгать.
Спрашиваю маму, как она относится к Владимиру Ильичу Ленину.
«Делом бы ты занялся», — говорит мама и начинает мыть посуду.
Я давно заметил, что мытье посуды вселяет в женщин чувство правоты. Раковина кажется им маленьким алтарем, на котором они мокрыми руками приносят в жертву свои лучшие годы.
