Говорил он медленно, как будто слова по местам раскладывал, долго прицеливаясь, на какую полку положить каждое слово.
Закрыл дверь, прогремел ключом.
— Д-дома с-сестры сразу алкоголь п-п-пронюхают, загрызут, — оправдывалась Арахна.
— С-сестры… — хмуро передразнил голос. — Послала бы ты их…
Сапоги выросли вплотную к ботинкам Арахны.
К монотонному дребезжанию капель примешались сопение, чмоканье, что-то еще, от чего Толик закусил губу.
— Н-наливай с-свой монастырь…
Сапоги ушли в темноту. Вернулись c вином — сверху на кузов «Москвича» опустилось что-то гулко-стеклянное. Стали наливать: плеск, чоканье, глотки.
— Н-ну, не думай, что я п-примитивная и не ценю… С-стоп. А к-кровать к-куда д-д-девалась? И т-теплее т-тогда было.
— Кровать продал. Бизнес, понимаешь? Сейчас гамак подвешу. А тепло из машины будет — я ее в суперпечку переоборудовал.
Толик опознал голос… Но теперь старьевщик говорил без акцента, не как во дворе.
А тот уже лез в машину — кузов просел под ним, и Толик чуть не закричал, испугавшись, что сейчас все рухнет.
Со свистом прорвался теплый воздух.
Старьевщик забрался на капот (кузов снова просел), стал колдовать под потолком.
— Ч-что это? — Ботинки Арахны обошли вокруг Толикиного убежища. — А м-мы с н-него не с-слетим?
— Надежно. — Было слышно, как старьевщик подергал лямки гамака. — Немецкая семья продала. Или хочешь, постелю на капоте?
Зашумела снимаемая рывками одежда; прямо перед лицом Толика соскользнул с капота горчичный плащ.
— Н-нет, — задыхалась Арахна, — Х-хочу в гамаке. А-а… а…
Небо, венозное небо над гаражом, разорвалось и упало на Толика, из разрыва посыпались ядовитые звезды, ведомые звездой-полынь в курносых сапогах. У звезды этой был треугольный рот, которым она командовала скорпионами и оскверняла источники вод. А следом неслись четыре всадника, и копыта их били по крыше гаража — и не было спасенья.
Толик лежал, зажав уши ладонями. Потом ужас ослаб. Что он в конце концов, как маленький? Он знал, что иногда творят взрослые. Все… нормально. Они так сделаны.
Толик подполз к краю убежища. Чуть-чуть выглянул.
В полутора метрах от пола качался маятником, закручивался-раскручивался, визжал и бултыхался, пикировал в пятно света над головой Толика и улетал во тьму огромный ячеистый кокон.
В этом коконе Толик, как ни щурился, не мог различить ничего, кроме какой-то истошной пульсации и лохматых, как у мамонта, ног старьевщика. Эти ноги летали над Толиком, сминая восковой мякиш, которым какое-то время назад была Арахна.
