— Я пропал! — воскликнул Жорж Маре.
— Почему пропали?
— Я подшучивал над его орденами.
— Ничего, он человек добродушный, вы его, верно, только насмешили. Идемте скорее в замок, — сказал Моро. — Я пройду в апартаменты графа. Где вы расстались с его сиятельством?
— На самой горе.
— Я теряюсь в догадках! — воскликнул Моро.
«В конце концов я только пошутил, но ничем его не обидел», — подумал Жорж.
— А вы по каким делам пожаловали? — спросил управляющий.
— Я привез заготовленную купчую на ферму Мулино.
— Господи боже мой, ничего не понимаю! — воскликнул управляющий.
Когда Моро постучал в дверь и услышал в ответ: «Это вы, господин Моро?» — сердце у него так и упало.
— Да, ваше сиятельство.
— Войдите!
Граф был в белых панталонах и изящных сапогах, в белом жилете и черном фраке, на котором с правой стороны сиял большой крест Почетного легиона, а в левой петлице висел на золотой цепочке орден Золотого Руна. На жилете выделялась голубая орденская лента. Граф причесался без посторонней помощи; он был при всех регалиях, по-видимому для того, чтобы достойным образом принять Маргерона, а может быть и для вящего величия.
— Так как же, сударь, — сказал граф, не вставая и не предлагая Моро сесть, — мы не можем заключить купчую с Маргероном?
— Сейчас он запросит за ферму слишком дорого.
— А почему бы ему не приехать сюда? — сказал граф, напуская на себя рассеянный вид.
— Он болен, ваше сиятельство…
— Вы в этом уверены?
— Я был у него…
— Милостивый государь, — сказал граф таким строгим тоном, что Моро испугался, — как бы вы поступили с доверенным человеком, если бы он с какой-то потаскушкой насмеялся над вашим недугом, который вы скрывали от посторонних и о котором он знал?
— Я бы избил его.
— А если бы, кроме того, вы узнали, что он обманул ваше доверие и обкрадывает вас?
— Я постарался бы поймать его с поличным и отправить на каторгу.
— Послушайте, господин Моро! По-видимому, вы судачили о моих болезнях у госпожи Клапар и там же, вместе с ней, высмеивали мою любовь к графине, ибо ее сын развлекал сегодня утром в моем присутствии пассажиров дилижанса, посвящая их во все подробности моего лечения, да еще осмелился клеветать на мою жену. Затем я узнал со слов самого дядюшки Леже, который возвращался из Парижа в карете Пьеротена, план, придуманный вами двумя вместе с бомонским нотариусом относительно фермы Мулино. И к господину Маргерону вы ездили только затем, чтоб предложить ему сказаться больным; но он не болен и приедет сюда к обеду. Ну, так вот, сударь, я прощал вам состояние в двести пятьдесят тысяч франков, накопленное за семнадцать лет… Это я понимаю. Если бы вы каждый раз просили у меня то, что брали самовольно, или то, что вам давали другие, я бы вам никогда не отказал: у вас семья. Я думаю, что при всей вашей бесцеремонности вы не так уж плохи, другой бы на вашем месте вел себя еще хуже. Но вы знали мои труды на пользу отечества, на пользу Франции, вы знали, что я не спал ночей ради императора, что я месяцами работал по восемнадцати часов в сутки; вы знали, как я люблю графиню, и вы прохаживались на мой счет перед мальчишкой, выставляли на посмешище какой-то госпоже Юссон мои тайны, мою привязанность…
