— Положите багаж так, чтоб он не намок, в случае если погода переменится.
— На то, сударыня, есть брезент, — ответил Пьеротен. — Да вот сами поглядите, как аккуратно мы укладываем.
— Ты, Оскар, больше двух недель не гости, как бы тебя ни уговаривали, — сказала г-жа Клапар, возвращаясь к сыну. — Старайся не старайся, а госпоже Моро все равно не угодишь. Кроме того, к концу сентября тебе надо быть дома. Не забывай, что мы собираемся в Бельвиль, к дяде Кардо.
— Хорошо, маменька.
— Главное, — прибавила она шепотом, — никогда не заводи разговоров о прислуге… Ни на минуту не забывай, Что госпожа Моро из горничных…
— Хорошо, маменька.
Оскара, как всех молодых людей с чрезмерно развитым самолюбием, раздражало, что мать читает ему наставления на крыльце гостиницы.
— Ну, прощайте, маменька; сейчас отправляемся; уже запрягают.
Позабывши, что они на улице в предместье Сен-Дени, мать обняла Оскара, вынула из корзинки сдобную булочку и сказала:
— Ах, ты чуть не забыл булочку и шоколад! Помни, дружок, ничего не кушай в трактирах, там за все втридорога дерут.
Когда мать сунула ему в карман булочку и шоколад, Оскар много бы дал, чтобы оказаться далеко от нее. При этой сцене присутствовали два свидетеля, два молодых человека, чуть постарше нашего юнца, лучше, чем он, одетые, пришедшие без маменек; они и походкой, и костюмом, и манерами подчеркивали свою полную независимость, — независимость, о которой мечтает мальчик, еще не вышедший из-под материнского крылышка. В ту минуту в этих молодых людях для Оскара воплощался весь мир.
— Он сказал «маменька», — со смехом воскликнул один из юных незнакомцев.
Эти слова долетели до слуха Оскара и оказались решающими:
— Прощайте, матушка! — холодно бросил он в мучительном нетерпении.
Надо признаться, г-жа Клапар говорила, пожалуй, чересчур громко и, казалось, выставляла напоказ свои нежные чувства к сыну.
— Что с тобой, Оскар? — спросила с обидой бедная мать. — Я тебя не понимаю, — продолжала она строгим голосом, воображая (как, впрочем, и все матери, балующие своих детей), будто может держать его в повиновении — Послушай, милый Оскар, — сказала она, сейчас же переходя на ласковый тон, — ты любишь болтать, распространяться о том, что знаешь и чего не знаешь, и все это только из удальства, из глупого чванства, свойственного молодежи; повторяю еще раз: держи язык за зубами. Ты мало смыслишь в жизни, сокровище мое, чтобы судить о людях, с которыми тебе придется столкнуться, а нет ничего опаснее разговоров в дилижансах. К тому же человек, хорошо воспитанный, в почтовых каретах молчит.
