Зазвонил телефон. Начинается. Естественно, от поздравлений сегодня телефон раскалится. Неохотно снял трубку. Незнакомый баритон:
— Гвардии лейтенант Деген! Оперативное время двенадцать часов семь минут. Ровно через десять минут быть у памятника Ватутину. Форма одежды парадная со всеми орденами и медалями.
Я не успел спросить, какой сукин сын меня разыгрывает. В телефонной трубке уже раздавались гудки.
Кто же это может быть? Оперативное время… Такое мог сказать знающий военную службу. Причём, только офицер. Кто же позвонил?
Не будь этого оперативного времени, я бы плюнул на розыгрыш и остался дома. Но любопытно всё же, кто это? Ходу до памятника Ватутину максимум две минуты. Ордена и медали на пиджаке. Обычно они на гимнастёрке, на той самой английской суконной гимнастерке, которая была на мне с орденами и медалью в утро ранения. Заплаты на ней хлопчатобумажные. Не нашлось в госпитале английского сукна, чтобы придать моей гимнастёрке приличный вид. Эту гимнастёрку со всеми регалиями я надеваю раз в году, в день последнего ранения. Отмечаю его, как день рождения. На пиджаке ордена и медали оказались по уважительной причине. Перед отъездом в Израиль моего друга Мордехая Тверского мы решили сфотографироваться при полном параде. Мотин китель, похожий на ветошь уже тогда, когда бывший капитан Тверской донашивал его на последнем курсе института, давно сгнил на помойке. Все Мотины награды сверкали на пиджаке. Поэтому и мне пришлось фигурировать в таком же виде. А потом я забыл возвратить иконостас в первобытное состояние. На гимнастёрку.
Облачился.
Памятник Ватутину у входа в парк по оси улицы, на которой мы живём. Ещё издали увидел у памятника группу офицеров. Подошёл.
Два генерал-майора танковых войск и четыре полковника-танкиста приветливо улыбались мне. Ни одного знакомого. Несколько растерянный, чтобы скрыть своё состояние, я этак развязно спросил:
— Ну, так кому докладывать?
Офицеры молчали, продолжая улыбаться. Время тянулось. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Вероятно, это отразилось на моём лице. Невысокий худощавый генерал-майор нарушил молчание:
— Йонька, сукин сын, не узнаёшь?
Никто, кроме моего друга по танковому училищу, никогда меня так не называл. Как же я мог не узнать его?!
— Сашка! Быков!
Мы обнялись. Вернее, Сашка обнял меня. Я — только одной рукой. Во второй у меня палка.
Необходимо представить Александра Быкова ещё до того, как будет описана первая фраза после объятия.
