Лезгинка кончилась, и выступил сазандар со своей чиунгури.
Он тихо провел рукой по струнам своего инструмента, и запели струны, которым вторил молодой и сочный голос сазандара.
Он пел о недавнем прошлом, о могучем черном орле, побежденном белыми соколами, о кровавых войнах и грозных подвигах лихих джигитов… Мне казалось, что я слышала и вой пушек и ружейные выстрелы в сильных звуках чиунгури… Потом эти звуки заговорили иное… Струны запели о белом пленнике и любви к нему джигитской девушки. Тут была целая поэма с соловьиными трелями и розовым ароматом…
И седые, важные лезгины, престарелые наибы соседних аулов, и гордые беки слушали, затаив дыхание, смуглого сазандара…
Он кончил, и в его ветхую папаху, встретившую не одну непогоду под открытым небом, посыпались червонцы.
Между тем наступал вечер. Запад заалел нежным заревом. Солнце пряталось в горы…
Бек Израил первый встал и ушел с пира; через пять минут мы услышали ржание коней и он с десятком молодых джигитов умчался из аула в свое поместье, лежавшее недалеко в горах. Дед Магомет, взволнованный, но старавшийся не показывать своего волнения перед гостями, пошел на половину Бэллы. Я, Юлико и девушки — подруг невесты последовали за ним.
Там он трогательно простился с дочерью. В первый раз я увидела слезы в глазах хорошенькой Бэллы.
— Да будет благословенье Аллаха над моей голубкой, — тихим, растроганным голосом произнес старик и положил руку на черную головку молодой девушки, припав шей на его грудь.
Потом мы провожали Бэллу, усадили ее в крытую арбу, всю закутанную от любопытных глаз непроницаемой чадрою. В один миг ее окружили полсотни всадников из лучших джигитов аула Бестуди.
— Прощай, Нина, прощай, миленькая джаным, прощай, бирюзовая! — успела она шепнуть мне и наскоро прижалась мокрой от слез щекой к моему лицу.
Лошади тронулись. Заскрипела арба, заскакали с диким гиканьем всадники, джигитуя всю дорогу от аула до поместья наиба.
Вот она дальше, дальше эта тяжелая, скрипучая арба, окруженная гарцующими горцами. Вот еще раз мелькнула своим белым полотняным верхом и исчезла за горным утесом…
Мы вернулись в саклю. Пустой и неуютной показалась мне она по отъезде Бэллы.
— Да… да… — поймав мой тоскующий взор, произнес загрустивший, как-то разом осунувшийся дедушка, — двенадцати лет не минуло, как одна дочь упорхнула, а теперь опять, другая… Обе важные, обе княгини, обе в золоте и довольстве… А что толку? Что мне осталось?
— Я тебе осталась, дедушка Магомет. Я, твоя Нина, осталась тебе! — пылко вырвалось у меня, и я обвила сильную шею старика моими слабыми, детскими руками.
