— Ты все это понял, увидев Мехико?
— Я почувствовал это, познал интуитивно. Порой я не сплю по ночам, пытаюсь вступить с ним в связь… Должно быть, это результат моих многолетних призывов.
Я обдумал употребленное им слово «призыв» и понял, что мой друг имел в виду молитву. Он молился, хотя слово «молитва» не произнес бы ни за что на свете.
Позже выяснилось, что у него были и другие контакты с так называемым ВАЛИСом: один и тот же часто повторяющийся сон, в котором к глазам Николаса подносили тяжелые фолианты, чем-то напоминающие первые издания Библии. Он неизменно пытался прочесть, что там написано, однако безуспешно; к утру все забывалось. Хотя не исключено, что подсознательно он впитал очень много. Из слов Николаса складывалось впечатление, что во сне с ним проводили ускоренный курс обучения. Чему — ни он, ни я сказать не могли.
Так продолжалось довольно долго. Год спустя Николас по-прежнему видел во сне страницы текста. К тому времени выяснилась одна любопытная деталь — периодически просыпаясь и засыпая, он установил, что текст появляется между тремя и четырьмя часами утра.
— Это должно что-то означать, — сказал я.
Единственные слова, которые Николас прочитал и запомнил, были напрямую связаны с ним самим, хотя он не сомневался, что его имя в тексте упоминается часто.
Слова были такими:
ПРОДАВЦУ ПЛАСТИНОК В БЕРКЛИ ПРЕДСТОИТ МНОГО ТРУДНОСТЕЙ, НО В КОНЦЕ КОНЦОВ НЕПРЕМЕННО…
И все, больше он не помнил. В том сне, представьте, кто держал книгу? Я! Стоял, держа ее раскрытой на нужной странице, и предлагал ему прочитать.
— А ты уверен, что с тобой общался не Бог?
Это была непопулярная тема в Беркли; в Беркли вообще не принято было говорить о Боге. Я сказал это специально, чтобы подразнить Николаса. Он сам признался, что огромные древние книги напоминают ему Библию; сам провел эту связь. Тем не менее он предпочитал иную теорию: будто с ним вошел в контакт внеземной разум — и продолжал рассказывать мне о всех событиях. Если бы Николас думал, что ему является Господь Бог, он, безусловно, прекратил бы разговоры со мной и обратился к священнику.
Так или иначе, с тех пор как во сне он увидел меня, я не имел права оставаться в стороне. И все же именно потому, что я был писателем-фантастом, я не мог серьезно относиться к теории Николаса. Подобный образ мышления был мне чужд. Мне так часто приходилось сочинять про жизнь в иных звездных мирах, что я не верил даже в летающие тарелки. Для меня все это были выдумки, фантастика. Из всех людей, кого только мог выбрать Николас, чтобы излить душу, я, очевидно, был самым плохим исповедником.
