Нет ни света, ни даже приятных сумерек: живу среди ночи и, что самое плохое, еще и без ужина…
Ведь мы с Вашей Милостью едва ли не едим из одной тарелки; ах, если бы это было так, а то: ныне я только подбираю крошки со стола Вашей Милости да выпрашиваю, чтобы мне бросили кусочек хлеба…
Хватит жалеть меня Богу и людям; где бы я ни был, я везде — дон Луис де Гонгора, а уж тем более в Мадриде, куда мне вышлют в конце концов вполне приличную сумму на пищу земную…
Целую руки Вашей Милости за то, что позаботились о моей пище земной…
Поскольку восемьсот реалов для человека солидного в этих местах — это ничтожная сумма для пищи земной…
Поскольку на пороге зимы я оказался без теплой одежды, поторопитесь с выплатой средств на мою пищу земную, дабы я эти полтора месяца мог хотя бы прокормиться.
Гонгора-и-Арготе.[7] Из писем.
Посвящается Антонио Алаторре
Я убежал от оскорбительной для меня демонстрации их счастья и снова погрузился в одиночество. Запертый в четырех стенах, я напрасно борюсь с мерзким видением.
Держу пари, что добром это не кончится, я пристально слежу за их совместной жизнью. Той ночью я ушел от них, чувствуя себя помехой, третьим лишним. Они сделались парой у меня на глазах. Их влечение было неистинным и неистовым. Они горели желанием, и в их объятии была доверительность посвященных.
Когда я прощался, они с трудом сдерживали свое нетерпение, трепеща в предвкушении полного уединения. Как незваного гостя вытолкали они меня из своего сомнительного рая. А я снова и снова возвращаюсь туда. И когда я замечу первые признаки усталости, скуки, досады, вскочу на ноги и расхохочусь. Я сброшу со своих плеч невыносимый груз чужого счастья.
Долгими ночами я жду, когда оно рухнет. Живую благоухающую плоть любви пожирают ненасытные черви. Но еще долго предстоит им точить ее, прежде чем она рассыплется в прах и малейшее дуновение унесет его из моего сердца. Я увидел ее душу в ненавистном отливе, который обнажил источенное волнами, каменистое дно. Однако сегодня я все еще могу сказать: я тебя знаю. Знаю и люблю. Люблю зеленоватое дно твоей души. Я умею находить там тысячи загадочных мелочей, какие неожиданно находят отсвет в моей душе.
Она взывает и повелевает с ложа псевдо-Клеопатры. Вокруг тепло и душно. Засыпая после бесконечных бдений на вахте, она садится на последнюю мель полудня.
Верный раб, учтивый и покорный, выносит ее из пурпурной раковины на берег. Он осторожно выводит ее из жемчужного сна. Опьяненный легкими волнами фимиама, юноша оберегает монотонный ритуал ее дремотной лени. Иногда она просыпается в открытом море и смутно различает на пляже силуэт юноши. Она думает, что это ей снится, и опять погружается в глубь простыней. Он едва дышит, сидя на краю постели. Когда любимая спит уже глубоким сном, исполнительный призрак, грустный и поникший, встает и на самом деле исчезает среди пустынных рассветных улиц. Но спустя два или три часа он снова на своем посту.
