Потрясенный открытием, мандарин сел на резную кровать, его охватило отчаянье. Клянусь предками, как можно отважиться на такой непоправимый шаг? Он чувствовал себя преданным, ему казалось, что его друг убил молодого Кьена, став Кьеном урезанным.
— Кастратам легче подняться по служебной лестнице, не забывай, — объяснял Динь. — Ревнивые и жадные принцы спокойны, когда видят их рядом со своими женами. Как будто все мужчины интересуются женщинами!
И Динь рассказал, как кандидаты в евнухи, собираясь осуществить роковую ампутацию, начинают искать профессионала. Официально разрешенных кабинетов кастрации мало, к тому же там берут целое состояние за то, чтобы отсечь предмет мужской гордости. Чаще прибегают к услугам шарлатанов с зазывными прозвищами, вроде Мана-Легкой Руки или Небесного Резчика Шрамов. Рассказывают, что один из них, некий Калечащий Безумец, до недавнего времени практиковал у самых стен столицы, в густых зарослях тростника, высаженных для защиты города. В его заведение завлекала недвусмысленная вывеска, колеблемая ветром.
— Но дело-то в том, — заключил Динь, — что все знали, что он выучился ремеслу по книгам, и, несмотря на это, несчастные случаи были крайне редки; решение расстаться с деликатными частями тела редко становится роковым для тех, кто способен выдержать ужасную боль этой операции.
— Кьен всегда был тщеславен до полного самоослепления, — сказал мандарин Тан задумчиво. — И вот он уже помощник принца Буи… Он всегда быстро принимал решения, и я не сомневаюсь, что убийцу Рисового Зерна он вскоре отыщет.
Скользнув в свои модные ботинки, ученый Динь ответил:
— Имея двух мандаринов у себя на хвосте, убийца должен бежать со всех ног.
Одним прыжком он вскочил на ноги и поторопил друга, все еще возившегося с ботинками:
— Пойдем, мандарин Тан, праздник начинается!
* * *
Сидя рядом с министром, мандарин Тан мужественно боролся с дремотой. Когда принц Буи, подняв кубок за гостей, начал приветственную речь, мандарин слушал его, кивая головой там, где нужно, улыбаясь, где следовало, но в середине речи, полной прочувствованных выражений и торжественных фраз, он почувствовал, что теряет нить рассуждений принца. На него напала непреодолимая дремота и, чтобы прогнать ее, он стал растирать себе пальцы ног. Уши его как будто были заткнуты ватой, он слышал только равномерное жужжание, поток слов, не имеющих смысла, прихотливых фраз, начало которых от него ускользало, а конца он тем более постичь не мог. Веки закрывались, и если бы он не делал сверхчеловеческих усилий, его остановившийся взгляд мог бы выдать его состояние. Незаметно он щипал себя за бедро, но ничего не помогало. Образ принца, сверкающего золотом костюма и произносящего непонятные фразы, становился все более смутным и плясал перед его глазами. Вдруг, непонятно почему, слова, сказанные принцем, совершенно разбудили его:
