Да, было сказано, тысячекратно повторено, но что-то мало, видно, пользы от этих повторений. Грустно сознавать, что мой путь истоптан сотнями поколений. И их след, как неодолимый магнит держит меня на вечном траверсе. И Кольку тоже. Но он старательно подчеркивает свою исключительность, и на мои философские искания отвечает презрительной улыбкой. Вообще, он улыбаться не умеет. В таких случаях его лицо приобретает зловещее выражение, начинает сильно смахивать на маску ехидного дьявола: глаза, словно стянутые ледком, тонкие бескровные губы и узенькая полоска шрама на подбородке, тоже ехидно искривленная.
Но говорить об этом Чибису не следует, сразу задаваться начнет. Он старательно играет роль видавшего виды и знающего себе цену человека. Бывает, Николай расслабляется, смягчаются черты, и делается он похожим на сельского паренька с соломенным чубом, то есть тем, кем он и является на самом деле. Однако антракт длится недолго. Чем-то обозлила его жизнь. В самом начале. Пожалуй, чужая шкура лучше защищает его от ударов судьбы.
Меня Чибис покорил резким оппозиционным отношением к Панину.
— Солома, — пренебрежительно характеризовал он нашего начальника. — Ни черта не стоит. А раньше опером классным был. Красиво работал. Пока в кресло не сел, тут уж ухватился за него обеими руками, некогда делом заняться. И потом папины друзья его расхолаживают. Если и сплоховал — они выручат. А нас с тобой выручить некому, пацан. В другом мы разряде числимся, понял?
Звучала в Колькиных словах неподдельная горечь. О покровителях он готов толковать бесконечно. Навязчивая идея? Тогда я не знал, как это объяснить. Теперь знаю. Чибис честолюбив. Он всегда стремился «реализовать» себя. А ему мешали. Обходили по службе ловкачи, получали повышения чьи-то знакомые. Он не мог смириться с этим. И правильно. Только ершистость дорого ему обходилась. У меня, например, духу не хватало идти напролом. В отделении с ним предпочитали не связываться. Панин старался уничтожить его покровительственной иронией. Получалось неплохо. Чибис бесился — ведь он оставался кругом в дураках. Сжимал зубы и бешено работал. За самоотдачу Кольке вынуждены были прощать все.
К милицейской форме он относился с особым почтением, хотя носил ее редко. Я чувствовал, что мне это отношение никогда не постичь. Ведь подумать: китель — та же одежда, но с погонами. Для Чибиса каждая нитка в ней была наполнена особым смыслом. Интересно, что бы он делал в жизни, если бы не существовало милиции?
