Отступивши на два-три шага, Рукосил отвесил Золотинке земной поклон, то есть, согнувшись в поясе, коснулся палубы рукой. Золотинка только поежилась от знака учтивости, достойного царствующих особ.
Закоченев чувствами, она не понимала своих отношений с Юлием, с Рукосилом, не понимала самой себя и так же мало способна была радоваться, как сознавать значение случившейся с ней перемены. Единственное, что не казалось ей загадочным и непостижимым во всем, что теперь происходило, так это поведение Рукосила, который, обнаружив письмо, повел себя так… как должно. Ее не смутило — вряд ли она способна была разбираться сейчас в таких тонкостях — что великодушный Рукосил таил это потрясающее открытие много месяцев. Наверняка он знал, кто такая в действительности Золотинка, когда посылал ее к позорному столбу… и когда допустил ее к Юлию — тоже. Однако нынешнее, несомненное благородство Рукосила и самый размах потрясающего коленца, что выкинула ни с того ни с сего судьба, не давали возможности сомневаться. Так что потрясенная, измученная, ошеломленная и сбитая с толку Золотинка — или принцесса Септа? — приняла подарок судьбы к сведению. На большее она оказалась не способна.
— Однако и в этом мирном убежище, — продолжал между тем Рукосил, кидая на девушку внимательный взгляд, — Панарины настигли несчастную Нилло. Я предполагаю, что дело обстояло таким образом, хотя трудно понять, что именно произошло, пергамент сильно попорчен. С младенцем на руках Нилло оказалась на пустынном морском берегу и, потратив последние свои драгоценности, взошла на купеческий корабль, который держал путь в Слованию. Остальное вы знаете. А вот и само письмо.
Рукосил достал из кармана скрученный свитком сероватый лист и, коснувшись в поклоне палубы, передал его принцессе Нуте.
— Если не ошибаюсь, — сказал он при этом, — принцесса Септа приходится вам троюродной сестрой.
Принцесса Септа из рода Санторинов, не чувствуя ног, обмякла и, вряд ли понимая, что делает, грохнулась на вощеную палубу.
То есть Золотинку постиг голодный обморок. Голова у нее закружилась как у принцессы Септы, а уж падая, она грянулась на палубу в качестве сомлевшей от четырехдневного голода и усталости Золотинки.
Никому это и на ум не взошло — бросившиеся на помощь дворяне видели в ней принцессу Септу, а принцессы в голодный обморок не падают. Потому-то единственного лекарства, в котором нуждалась сомлевшая девушка, чашки супа и ломтя хлеба, она не получила. Заполошенные женщины стали совать в нос какую-то вонючую дрянь и тереть виски, отчего Золотинку стошнило мучительным пустым желудком. Ее снесли вниз, раздели и снова стали тыкать в нос пузырек с камфорным извинем — до пустой рвоты, и тогда уж оставили в покое, уложив в постель.
