Другой сказал:
— Это Септа, принцесса!
— Какая Септа! Не велено. Стой, назад!
Дыхания не было отвечать. Золотинка толкнулась в дверь кормовой надстройки — заперто. Быстро пересекла палубу и приметила на черной реке отсветы. Нужно было только перегнуться через ограждение, чтобы найти внизу под собой озаренный огнем квадрат окна.
— Конюший Рукосил! Сударь! — позвала Золотинка, судорожно отдуваясь.
Часовые спешили остановить девушку. Не имея терпения — хотелось жить и любить, умереть хотелось — немедля! — возбужденная до лихорадки, Золотинка перекинулась через поручень, скользнула по обшивке борта и попала в открытое окно. Ногами она сбила свечу, что стояла на подоконнике, и не мешкая, просунулась внутрь, в комнату. Упавшая рядом свеча погасла.
На палубе слышался топот:
— Где она?
— Но это Септа, я говорю тебе, принцесса!
— Что Септа!
Золотинка сипло дышала, не подавая голоса. Грудь вздымалась, ноги деревянные, во рту сухо, обожженные ветками ладони горели.
Часовые что-то еще толковали над головой, но много тише, как бы смирившись с исчезновением принцессы. Кажется, они попробовали запор…
На палубе стихло, слышались далекие голоса, наверное, с берега. Золотинка мало что различала вокруг себя, разве что светлую щель двери в смежное помещение. Неясный скрип где-то в недрах насада… И вдруг отчаянный, как вскрик помогите! стрекот, которому вторили уханье, клекот — несдержанный птичий гомон над самым ухом. Впору было шарахнуться, да Золотинка не знала куда. Подвинувшись в темноте, она нащупала тонкие железные прутья… клетка. Их было тут несколько, одна над другой. Стало понятно, откуда происходила эта вонь — устойчивый запах курятника.
Разбуженные птицы метались, шуршали крыльями, но можно было разобрать теперь и нечто иное, не годное для курятника: отчетливый скрежет, напоминающий одновременный поворот двух десятков ключей в двух десятках ржавых замков. Золотинка повернулась на шум и насторожилась.
Замки попались, как видно, неподатливые, потому что скрежет повторялся опять… И можно было уже усомниться, найдется ли на всем насаде столько замков и столько ржавчины, чтобы создать этот несносный шум, когда тот, кто проворачивал ключи, устал от своего занятия и ударом ноги распахнул дверь.
Человек, что заслонил собой озаренный задним светом проем, тускло поблескивал — рука и бок, неестественно круглая голова почти без шеи. Переступив порог, пришелец застыл с невозможной, не свойственной живому существу неподвижностью, опущенные руки оцепенели. Голову повернул — скрипнула не смазанная шея. И невозможно было разглядеть глаза — все покрывала тень. При том же очень тонкий, преувеличенно тонкий перехват, как будто у пришельца не было живота. И совсем не имелось одежды.
