Тем более, что приступы боли ослабевают, даже прекращаются совсем, а потом начинаются снова. Достаточно малейшего возбудителя - хлопка в ладоши, легкого пинка, - чтобы кошмар возобновился. И еще больший, чем прежде. Время делает с вами то, чего оно хочет от вас, - расширяет до невероятных размеров, вы существуете одновременно повсюду, ваши нервы вопиют, словно сонм мучеников. Когда время наконец отпускает вас, вы умираете от истощения сил, и вашу смерть ускоряет вызванная спазмами остановка дыхания, дисфункция межреберных мышц и диафрагмы.
Мне показалось, что Поль умирал бесконечно долго. Уже не в состоянии говорить, он звал на помощь каждой порой своей кожи, и при этом взгляды наши то встречались, то расходились, то опять встречались. Так мне стало ясно, до какой степени он был потрясен происходящим и как мучительна была его агония. Искаженное, отталкивающе уродливое лицо было мертвенно-бледно. Зрачки патологически расширились, глаза почти вылезли из орбит. Из сведенного судорогой рта, несмотря на стиснутые, будто спаянные, зубы, тоненькими, но быстрыми струйками текла слюна. Губы - две тонкие серые линии - растянулись в какую-то немыслимую улыбку. Сквозь эту конвульсивную маску мощно рвался наружу первобытный страх. Поразительно.
Мне было известно, что Поля сейчас вывернет наизнанку, а потом он забудется, лежа на паркете в этой большой благоустроенной квартире, которую он так жаждал иметь и которую так полюбил. И ни одна из этих низменных деталей не ускользнет от его незамутненного сознания. Разумеется, на мгновение я представляю себя на его месте. Странно, но я ему сочувствую. Вот уж чего трудно было ожидать. Поль - законченный негодяй, но при этом - человеческое существо. И я, несмотря на все со мной приключившееся, я тоже человеческое существо. И как существо к существу, как человек мыслящий - к человеку, испускающему дух, я испытываю к нему сочувствие. Трогательно до слез.
Но этот краткий миг сострадания не помешает мне уничтожить остальных. Одного за другим. Конечно, они станут защищаться и мне будет все трудней. Но я пойду до конца. Терпение у меня - как у жителей Текилы, мексиканское, почти безграничное. Сила - непостижимая, откуда только берется. А воображение - пугающее. В детстве, пока по малолетству мне не удавалось с ним справляться, его укрощать, оно мучило меня. Потом, прирученное, не раз подсказывало мне выход.
Скрюченное тело Поля, в пижаме, у моих ног, напоминает мне, что я - кобра. Я сплю под цветком агавы. Под солнцем Текилы. Под солнцем Нового Света. Кобры, или очковые змеи, обитают в Африке и в Азии. Ну и что с того? Какая разница. Я сплю там, где мне нравится. И когда я сплю, создается впечатление, что я в коме. Но кома у кобры не имеет ничего общего с потерей чувств и сознания у человека. Моя кома - это лишь долгое ожидание, мой яд - ненависть. Я могу его впрыснуть или плюнуть им в глаза и выжечь их.
