Пленный, истекая кровью, побелел лицом. Шахбану поймала себя на том, что взгляд ее задержался на прекрасном лице... И это было нечто большее, чем любопытство и жалость к молодому воину... Мысль об этом испугала, ужаснула шахбану. Ее ожег стыд, как если бы она позволила себе нечто грешное и кощунственное.
Она окликнула явера и, стараясь не глядеть на него и на сына, вымолвила:
-Где главный лекарь Мирза Садраддин?
-Врачует со своими людьми раненых...
-Скажи ему - пусть окажут необходимую помощь шахзаде Адилю Гирею. Шахзаде заслуживает подобающего обращения...
-Наш долг - повиноваться, мой эмир.
Явер кинулся за лекарем.
Шахбану, направляясь к шатру, подумала: "для одних я - эмир, для других - "слабый пол"...
Ей стало смешно.
Она могла позволить себе расслабиться: победа!
Приобняв за плечо сына, вошла в шатер.
Слава Аллаху, сын вышел из смертной битвы целый невредимый.
Так думала шахбану.
Но, похоже, именно в те лихие года беды и мытарства, пережитые Ширваном, сказались печальными строками баяты:
У татар нет доли мне,
Быть рабой в неволе мне,
Коль найдется друг-заступник,
Не поможет, что ли, мне...
Какая молодая девушка, познавшая унижение плена, выстонала, выплакала эти слова?.
"Сватовство"
Задолго до утреннего чая во дворец по вызову шахбану явилась мешшата1 и ждала, пока высочайшая особа окончит завтрак, сделает затяжку-другую из украшенного цветочном узором кальяна и соблаговолит пригласить; горничные препроводят ее в покои - "шахиншин". Мешшата, все еще бодро перемещавшая дородное тело на исправных ногах, исходила дворцовые комнаты вдоль и поперек еще до вселения Хейраниса-бейим. Ее часто приглашали оказывать деликатные услуги именитым особам - новоявленным невестам, родственницам шаха, женам эмиров.
Когда придворная "косметичка" вступила в покои, шахбану уже покурила из кальяна.
На подносе, поданным горничной, в фарфоровых, золотых, серебряных чашечках, склянках были необходимые косметические припасы - румяна, пудра, сюрьма, хна, басма... Красные шелковые ленты - для перевязки после окрашивания хной. Вся эта премудрость была накрыта тонкой кисеей.
Мешшата вошла склонив голову, опустилась на пол и, ползая на коленях, приблизилась к шахбану, восседавшей на топчане. Взялась за подол ее юбки, отороченной золотым узорчатым шитьём и приложилась губами.
-Доброе утро, краса очей моих.
-Утро доброе, мешшата...
Она ни разу не назвала мешшату по имени, и не знала. (Да и мы, читатель мой, не знаем. Ведь кто такая мешшата, чтоб шахбану обременяла свою память ее ничтожным именем, и нам неоткуда узнать...) Между тем, вся придворная свита и челядь должна была знать прозвища, которыми шахбану "нарекла" окружающих - от нукеров до эмиров...
