Вы проведете ночь вместе — как двое влюбленных.
(Генриху.) Ты, исповедник, будешь нежно держать его за руку, когда начнется пытка калеными щипцами.
(Францу, указывая на Насти.) Пытку прекратите, когда он согласится исповедаться. Повесьте его, как только ему отпустят грехи.
(Как бы вспоминая о Катерине.) А, новобрачная! Франц, ты сходишь за конюхами и представишь их этой даме. Пусть делают с ней все, что хотят, лишь бы осталась жива.
Катерина (внезапно падает перед ним на колени). Гёц, пощади! Только не это, только не этот ужас! Пощади!
Гёц (отступает от нее в удивлении). Ты только что так мне дерзила! Ты не верила?
Катерина. Нет, Гёц, не верила.
Гёц. В глубине души я и сам не верил. В Зло всегда веришь потом.
Катерина обнимает его колени.
Франц, освободи меня от нее!
Франц хватает ее и швыряет на кровать.
Вот так, вот так... Я ничего не забываю. Ну, теперь все! (Пауза.) А чуда нет и нет: начинаешь верить, что бог предоставил мне свободу действий. Спасибо, господи, я так тебе признателен. Спасибо за изнасилованных женщин! Спасибо за посаженных на кол детей! Спасибо за обезглавленных мужчин! Если бы я только захотел сказать все, что знаю. Мне все известно, грязный лицемер! Послушай, Насти. Тебе я скажу без обиняков. Бог пользуется мной. Сам видишь, и этой ночью тоже! Он снова послал мне на помощь своих ангелов.
Генрих. Кто же эти ангелы?
Гёц. Все вы. Катерина, конечно, ангел. Ты — тоже. Ну и банкир. (Снова обращаясь к Насти.) А ключ?.. Разве я просил у него ключ? Я даже не подозревал об его существовании! Но ведь он сам поручил одному из своих священников вложить его мне в руки. Ты, конечно, знаешь, бог хочет, чтобы я спас его попов и монахов. Значит, он искушает меня, но на свой лад, тонко, ничем себя не запятнав. Если я попадусь, он вправе от меня отречься: в конце концов я мог бы выбросить ключ в овраг.
Насти. Да, конечно, мог. Ты еще и сейчас можешь.
Гёц. Подумай-ка лучше, мой ангел. Ты-то хорошо знаешь, что не могу.
Насти. Почему?
Гёц. Не могу стать иным, чем есть. Ладно же! Пусть будет кровавая баня во славу господню. А когда придет конец, он зажмет нос, чтобы не слышать смрада, и закричит: я не хотел этого. Ты и впрямь этого не хочешь, господи? Тогда еще не поздно вмешаться. Я не настаиваю на том, чтоб небо обрушилось мне на голову: хватит и просто плевка. Поскользнусь, сломаю ногу — и на сегодня все! Нет? Ладно, я не настаиваю. Вот, Насти, взгляни на этот ключ! Как хорошо иметь ключ, как это полезно! А вот и руки! Какая отличная работа! Воздадим господу хвалу за то, что он дал нам руки. Ключ в руке — совсем не плохо. Воздадим господу хвалу за все руки, которые в это мгновение держат ключи во всех краях света! Но господь снимает с себя всякую ответственность за то, что делает с ключом рука, его, бедняжки, это не касается. О господи, ты ведь сама невинность! Ты, ставший мерой полноты всего, как можешь ты понять, как можешь осознать Ничто? Твой взгляд есть свет, и он все превращает в свет. Как можешь ты познать потемки моей души? Как может твой всеведущий разум проникнуть в мои мысли, не нарушив их хода? Ненависть и слабость, насилие, смерть, отвращение — все это лишь от человека, все это лишь мое царство, в нем я один. За все, что в нем произойдет, в ответе только я. Хорошо, хорошо, я все беру на себя и промолчу. Даже в день последнего суда — молчок! Буду молчать как рыба. Я слишком горд — дам себя осудить, не проронив ни слова. Но неужели тебя самого нисколько не смущает, что ты осудил на вечное проклятье своего подручного? Иду, иду! Солдаты ждут, и этот добрый ключ зовет меня, он хочет вернуться в замочную скважину.
