(Поспешно.) Не прикасайся к нему.
Анри (медленно отворачивается и возвращается к Канорису). Канорис! Ты не кричал там, внизу: и все-таки ты хотел, чтобы он умер. Разве мы убили его из гордости?
Канорис. Во мне нет гордости.
Анри. Но во мне она есть! Это правда, что во мне она есть. Неужели я убил его из гордости?
Канорис. Ты должен знать сам.
Анри. Я... Нет, я не знаю. Все произошло так быстро, а теперь он лежит мертвый. (Неожиданно.) Не оставляйте меня! Вы не имеете права отворачиваться от меня. Когда мои руки сжимали его шею, мне казалось, что это руки всех нас, иначе я никогда бы не смог...
Канорис. Он должен был умереть: если бы он стоял ближе ко мне, то я бы его задушил. Что же касается того, о чем ты думал...
Анри. Да?
Канорис. Это не имеет значения. Ничто не имеет больше значения здесь, среди этих стен. Он должен был умереть, вот и все.
Анри. Да, это так. (Подходит к телу Франсуа. Люси.) Не бойся, я его не трону. (Наклоняется и долго смотрит на него, потом выпрямляется.) Жан, когда мы бросили нашу первую гранату, сколько заложников они расстреляли?
Жан молчит.
Двенадцать. Среди них был мальчик; его звали Детреше. Помнишь: мы увидели афиши на улицах Минима. Шарбонель хотел пойти и сознаться, но ты ему помешал.
Жан. Ну и что?
Анри. Ты никогда не задумывался, почему ты помешал ему?
Жан. Это не имеет ничего общего.
Анри. Возможно. Тем лучше для тебя, если твои основания были достаточно вескими и совесть у тебя останется чистой. Но Детреше все-таки умер. У меня больше никогда не будет чистой совести, никогда, до той минуты, пока они меня не поставят к стенке с завязанными глазами. Но почему я думаю о совести? Ведь малыш должен был умереть.
Жан. Я не хотел бы быть на твоем месте.
Анри (мягко). Ты не участвуешь, Жан, ты не можешь ни понять, ни судить.
Долгое молчание, затем раздается голос Люси.
Люси (гладит волосы Франсуа, не глядя на него. Впервые с начала сцены она говорит громко). Ты умер, а у меня сухие глаза; прости, но у меня больше нет слез и смерть не имеет больше значения. Там, в траве, лежат триста человек, и я сама завтра буду лежать холодная и обнаженная, и не будет руки, которая погладит мои волосы. Ты знаешь, жалеть не о чем: жизнь тоже не имеет большого значения. Прощай, ты сделал все, что мог. Если ты оступился на минуту, это оттого, что у тебя не было еще достаточно сил. Никто не имеет права осуждать тебя.
Жан. Никто.
Долгое молчание.
(Подходит и садится рядом с Люси.)
