“Величайшее множество раз говорил и писал Заратустра: мир есть кривизна пути духа. И скажу, и напишу ещё, и добавлю, что сам дух есть кривизна пути мира.
Но воистину не мира опасаются люди и не духа — они опасаются кривизны. И услышавшие о мире, что он есть кривизна пути духа, восклицают: ах! Зачем дух сам себе не сделал пути прямыми? Но так как не сделал этого, удалимся от мира и пребудем с духом, делая пути его неисповедимыми — хотя бы и только для себя.
Услышавшие же о духе, что он есть кривизна пути мира, они, сожалея, говорят: дух есть кривой, то бишь лукавый, и он ещё кривится сам собою подобно реке, что на излучине подмывает берег и наращивает кривизну самой излучины. И так как дух есть излучина мира, не хотим духа, но желаем пива и колбасы, ибо пиво безгрешно, а колбаса пряма.
Но есть люди — о, даже целые народы! — думающие, будто чёрт не есть лукавый, но прямой; оттого делают они входы в дома свои кривыми, чтобы не пускать чёрта далее порога. Не оттого ли чтут они как мир, так и дух, не стыдясь ни того, ни другого?
Впрочем не о мире хочу я сказать и не о духе — даже и не о кривизне. Речь моя о поступках и о поведении.
Некогда учил Заратустра, что всякое поведение имеет благое намерение. Но не есть ли эти слова, хотя бы и отчасти, попытка оправдаться за поведение — такая, будто оно нуждается в оправдании? Ныне учу вас: всякое поведение само по себе есть благо — и наивысшее благо из всех доступных ведущему себя так.
Разным образом ведут себя люди — да и не станет ли весь мир не более чем ротой солдат, если они поведут себя одинаково?! И есть ведущие себя странно, и есть — страшно, и есть — постыдно, и есть — опасно; есть даже и те, что ведут себя антиобщественно или бесчеловечно — чаще всего всё это значит: против того, кто так заявляет.
Неужели всякий из них ведёт себя наилучшим из доступных ему способов? Да! И ещё раз — да!
Но это не только неважно, но и не имеет смысла — пока не станет осмысленным выражение “вести себя”.
Ибо если, говоря о ведущем себя, согласимся, что он же есть ведомый собой, то не проще ли сказать: идёт? Вот, к примеру: он идёт постыдно; или вот ещё: он идёт антиобщественно.
Если же, напротив, признаем, что вести себя означает вести кого-то другого, то не означает ли это, что всякий человек есть два человека? Тогда отчего бы не сказать: я веду его постыдно? Или же: он ведёт меня странно?
Пожалуй, у многих из нас эти двое могут договориться наилучшим из мыслимых образов — таким, что и о том, и о другом заявляем мы: это я. Но даже и при таком договоре — куда ведём мы себя? Откуда?
