— Опять назначили меня Дика за хвост вертеть, — говорил Светлышев с нескрываемым раздражением. — Тренировать его, видите ли, надо, а мне тащись черт знает куда ночью по колено в грязи. Будь моя воля, всех бы собак поразгонял. Только возня с ними да излишние расходы. Сейчас граница, сам капитан говорил, не та, что до войны. Сейчас век техники. Очень даже прекрасно и без собак можно обойтись.
— Ну это уж ты, Витя, загнул, — рассудительно сказал кто-то. — Сигнализация сигнализацией, а не придумали еще такую машину, чтобы нарушителя по следу искала. Попробуй поищи, да ночью, в туман, в дождь… Не согласен я с тобой, Витя, рано овчарок со счетов сбрасывать. А насчет тренировки просто скажу: сачок ты, лодырь, попросту говоря. Любишь чесать правым локтем за левым ухом. Не хочется след прокладывать, вот и заныл. И еще я тебе, Витя, посоветую, легче ты с такими «теориями». В штабе войск не хуже твоего разбираются, что нужно для границы и что не нужно…
Обидно стало Смолину. Вроде бы не напрасно он с Диком государственный хлеб ест, а тут, оказывается, вот какого о них мнения. Смолину даже курить расхотелось, он повернулся было уходить, а потом зло взяло: «Да что мне Светлышев? На каждый роток не накинешь платок. Овчарок ему, видите ли, захотелось упразднить! А пораскинул бы мозгами, подумал как следует, тогда уж наверняка не молол бы подобной ерунды».
Смолин согнал с лица сердитое выражение, вошел в сушилку. Светлышев не ожидал появления Смолина. По веснушчатому лицу заметалось смущение. Кто-то лениво-насмешливо протянул:
— Продолжай, Витя, чего же ты замолчал? Язык, что ли, проглотил?
— Иди ты знаешь куда? — выдавил, заикаясь, Светлышев. И, набычившись, вышел из сушилки.
2
Став сверхсрочником, Смолин переехал жить в село, что раскинулось в полукилометре от заставы. Комнатушка была небольшая, в одно окно, но он был счастлив. Любимая работа, книги, товарищи…
Каждый день на рассвете, едва хозяйский петух начинал свою песню, Смолин выходил на проверку участка границы. Семь километров до стыка с соседней заставой и семь обратно. Пусть перехватывает дыхание мороз, пусть хлещет проливной дождь, обрушивая на землю потоки темной тяжелой воды, пусть непролазная слякоть… Зимой и летом… Осенью и весной…
Хозяйка, добродушная, суетливая старушка, полюбила своего скромного немногословного квартиранта. Она быстро привыкла к тому, что он уходит чуть свет. Привыкла, что и в ночь, и в полночь запыхавшийся связной прибегает с заставы и торопливо стучит в оконную раму: «Тревога, товарищ старшина!» Привыкла видеть его урывками, а то и вовсе не видеть сутками, не зная, где он и что с ним.
