Или слушал рассказы Олли Барнса.
Это был странный парень. Мне было непонятно, почему он с его внешностью и дипломом колледжа проводит всю ночь на заправочной станции, болтая с молодым парнем. Сперва, естественно, я принял его за гомосексуалиста. Потом понял, что ошибся, но все же ничем не мог объяснить его интереса ко мне.
Он был высоким, стройным, с бледным узким лицом и высоким лбом, в очках в стальной оправе. Ему было около тридцати. Когда оп говорил необыкновенно мелодичным своим голосом, его маленькие, красивые руки нервно дергались.
Две-три ночи в неделю он работал на заправочной станции — до пяти утра. Я не мог понять, как ему удавалось не заснуть на работе — Олли был бухгалтером. Он много рассказывал о городах, в которых он побывал, о том, что ему довелось увидеть, но никогда не говорил о себе. Он рассказывал про балет, книги, картины, оперу, путешествия, архитектуру… Я попытался объяснить ему, что он говорит со мной о вещах, которые я не очень понимаю. Потом заметил, что это не имеет для него значения, перестал возражать и слушал.
Однажды утром за ним приехал полицейский автомобиль. И его увезли. Было около четырех утра, и он, как всегда, говорил о книгах, горячо и увлеченно. Но когда он увидел высокого мужчину в гражданском, идущего к входу на станцию, его лицо рассыпалось, подобно аспирину, упавшему в воду. Мне показалось, что он собирается бежать, но понял — уже не успеет.
Полицейский стоял в дверях. Сразу стало холодно.
— Ну что ж, поехали, Оливер, — сказал он. Непроницаемое лицо мужчины было широким и плоским, с высокими скулами.
— Нет, — прошептал Олли. — Нет! — Это был крик отчаяния. Он бросился к выходу, но полицейский встал на его пути, схватил за воротник рубашки и потащил к распахнутой двери. Дверь захлопнулась.
Я понимал, что по совершенно меня не касалось, но все-таки подошел к машине. За рулем сидел полицейский в форме. Я постучал по закрытому окну. Олли плакал. Полицейский опустил стекло и посмотрел на меня.
— Что все это значит? — спросил я.
Полицейский сидел, склонив голову, будто прислушиваясь к словам, доносящимся с заднего сиденья. Вдруг он резко поднял стекло, включил передачу и выехал на шоссе.
Растворились в ночи задние огни полицейской машины. Было очень холодно, небо было затянуто облаками, и только огни заправочной станции светились в темноте. Арест Олли не касался меня — официально, — и я не мог уйти и бросить станцию. Я вошел, дрожа от холода. Пальто Олли все еще лежало на стуле.
