Преступление | страница 2
Шевелюра у меня вроде половика из акрилового волокна, знаете, из тех, что даже постиранные выглядят грязными. Я бы брился наголо, да вот беда: кожа на голове покрыта коркой экземы.
Когда во мне еще оставалась жалость к окружающим, я подумывал отпустить бороду и усы, но отказался от этой мысли, потому что они все равно скрыли бы далеко не все необходимое: на самом деле, чтобы мало-мальски сносно выглядеть, мне бы понадобилась растительность еще и на лбу и на носу.
Что до выражения лица, если оно у меня вообще есть, отсылаю вас к Гюго, сказавшему о горбуне из собора Парижской Богоматери: «Гримаса была его лицом».
Зовут меня Эпифан Отос – Отос, как марка лифтов, к которым я не имею никакого отношения. Я родился в праздник волхвов, и мои родители никак не могли выбрать между Гаспаром, Мельхиором и Балтазаром. Они остановились на моем имени, сочтя его совокупностью всех трех.
Теперь, когда я стал взрослым, люди приличия ради проявляют ко мне уважение. На здоровье, но представляете, чего им стоит обращаться ко мне по имени: Эпифан?
Я худ, что вообще-то для мужчины красиво, но моя худоба отвратительна.
Христос на кресте неплохо смотрится со своим впалым животом и выступающими ребрами. Большинство тощих мужчин похожи на велосипед, а это очень мило.
Я же напоминаю скорее спущенную шину. У меня, как у собак породы шарпей, кожи в избытке. Мой хилый костяк и скудная плоть занимают совсем мало места внутри этого просторного облачения, и оно, разумеется, провисает.
Я пытался носить облегающую одежду, чтобы она выполняла ту функцию, с которой не справляется мой эпидермис. Получилось ужасно. Дряблая оболочка лежала складками, и я выглядел чахлым и жирным одновременно.
Так что теперь я ношу широкую одежду и смахиваю на скелет, но это хоть не противно. Доброжелатели пытаются давать мне советы:
– Вы бы питались получше.
– Зачем? Вы хотите, чтобы моего уродства стало еще больше?
Я вообще терпеть не могу, когда обо мне заботятся.
Что-то не продумано и насчет Квазимодо: читатели не могут не любить его, горемычного: ах, какой он жуткий, ах, как его жалко! Прирожденная жертва, да и только.
Когда он влюбляется в Зсмеральду, так и хочется крикнуть красавице: «Полюби его! Разве можно перед ним устоять? Не смотри только на его внешность!»
Все это очень мило, но почему мы ждем, что Эсмеральда окажется объективнее Квазимодо? Разве его привлекает не ее наружность? Скажите на милость, он олицетворяет превосходство внутренней красоты над красотой внешней! Полюбил бы в таком случае беззубую старуху – тогда в него можно было бы поверить.