Бернс был отправлен в Кабул в качестве частного лица.
Тогда же в Индиа-хауз был одобрен план резидента в Лондоне Уэйда: еще раз попытаться восстановить в Афганистане власть Шуджи. Пальмерстон считал необходимым укрепить позиции Англии на Среднем Востоке, чтобы развязать руки для активных действий на Ближнем Востоке. В Лодиане и Лахоре заключена была сделка между Шуджой и Ранджит Сингом. Шуджа уступил властителю Пенджаба Пешавар — в обмен на военную помощь в походе на Кандагар и Кабул. Английская субсидия Шудже была увеличена. Эмиры Синда под английским нажимом дали Шудже крупную сумму. Собрав на эти деньги значительное войско, с английскими и сикхскими генералами и офицерами, Шуджа из Лодиа-ны перебрался в Шикарпур, чтобы отсюда двинуться через Боланский перевал в Солимановых горах к Кандагару, а Ранджит послал свои войска к Пешавару.
Встревоженный Дост Мухаммед послал письмо к Уэйду, спрашивая, не по совету ли англичан действует Шуджа. Уэйд поспешил заверить, что Англия ни в коем случае не собирается помогать Шудже.
А капитан Бернс не спеша подвигался к Кабулу, не ведая о двойной игре. С ним были врач Джемс Джерард, землемер Мухаммед Али, учившийся в инженерном институте в Бомбее, и индус из Кашмира Мохан Лал, окончивший английский институт в Дели. Из прислуги Бернс оставил при себе только одного слугу, чтобы его и спутников считали людьми малосостоятельными. В этом он видел вернейшее средство обеспечить свою безопасность. «Меня могут схватить и продать в рабство, но никто не покусится на мои богатства, — писал родным Бернс. — Никогда не было видено более смиренного существа. Я не имею палатки, стула, стола, постели, и моя одежда стоит не более одного фунта стерлингов. Вы бы не узнали вашего сына, если бы увидели его. Моя одежда чисто азиатская, и с тех пор, как прибыл в Кабул, я изменил ее на наряд самых низших слоев народа. Моя голова выбрита, и моя борода, выкрашенная в черный цвет, горюет — как это говорили персидские поэты — о прошедшей красоте юности. Теперь я ем руками, и пальцы мои грязны, хотя я должен сказать в оправдание, что я мою их до и после еды… Часто я сплю под деревом. Я никогда не скрываю, что я европеец. Я должен приноровляться к обычаям и религии магометан, так как я теперь говорю по-персидски, как на родном языке. Народ знает меня под именем Сикиндер, это великое имя. При своей видимой бедности, я имею мешок дукатов вокруг пояса и чеки на столько денег, сколько я пожелаю получить. Я подпоясываюсь и привязываю свою саблю на всякий случай, хотя и признаю, что больше будет пользы от серебра и золота, чем от холодной стали. Когда я в компании, я кладу руку на сердце и говорю униженно хозяину дома: „Мир да снизойдет на тебя“ — по обычаю — и затем опускаюсь на землю. Такая фамильярность позволяет мне проникнуть внутрь характера народа, чего бы никогда не достиг иным путем. Я все время кажусь безразличным и разговаривающим, чтобы провести время. Когда меня спрашивают, ем ли я свинину, я, конечно, содрогаюсь и говорю, что только отверженцы совершают подобное надругательство. Да простит меня бог, ибо я очень люблю бекон, и у меня идет слюна, когда я пишу эти строки. Я хотел бы иметь его к завтраку, за который сейчас сажусь. Наш завтрак состоит из плова, овощей, тушеного мяса, варенья и заканчивается фруктами, которые здесь в изобилии. Наш стол, вы видите, не так плох, как наше одеяние, и как святые монахи, мы имеем снаружи власяницу, но лучшие вещи внутри. Однако у нас нет хорошего вина, ибо я слишком политичен, чтобы пить в магометанской стране… У меня хорошая лошадь, на случай если бы мне пришлось бежать. Весь мой богаж следует на муле, на котором сидит мой слуга».
