Ян внимательно слушал. Байрон был его любимейшим поэтом, он знал наизусть гневные байроновские строки против тирании, лицемерия, коварства.
Ян не мог простить Британии и того, что она томила в заточении Наполеона, так подло обманутого, когда он искал убежища на «Беллорофоне».
… Было уже близко к полуночи, когда Гурчин предложил разойтись, чтобы дать отдых дорогому гостю, да и самим вкусить от Морфея. Учитель словесности Юзеф Гурчин любил красиво выразиться…
Когда все ушли и Гурчин увел Сузина в свой кабинетик, Ян удалился в свою комнату.
Он вынул из ящика тетрадь с дневником и в конце записи, отмеченной 15 ноября и сделанной до начала собрания, приписал:
«Силу измеряй намерением, а не намерение силой. Польша разобьет свои цепи и воспрянет к свободе. Мы это сделаем».
Ян бережно просушил написанное, спрятал тетрадь в стол, разделся, задул свечу и лег.
Еще три месяца, и Александру исполнится шестнадцать лет… Академия Монтроз ничего больше не может дать своему не очень примерному ученику, кроме аттестата и благих пожеланий успеха в жизни.
Но как его достичь? Как отвоевать свое место на жизненном пиру младшему из четырех братьев в небогатой провинциальной семье? Старший брат изучает медицину в Лондоне, чтобы затем служить в Индии. Второй брат работает и учится в конторе у местного стряпчего, друга отца. Третий брат посвящает себя духовной карьере. И один лишь Александр не имеет никакой профессии: его не влечет ни хирургия, ни дебри британского судебного крючкотворства, ни служение богу. Да, он чувствует в себе призвание — он стремится к политической деятельности. Не зря же он так погружался в труды историков, неотрывно следя за перипетиями судеб народных, судеб человеческих…
Политика влекла его. Великий Питт уже в двадцать четыре года был премьер-министром. Но те героические времена ушли в прошлое. Теперь низменный Кестлри стоит на капитанском мостике гордого корабля, именуемого Альбионом. Нет, политической карьеры не сделать ему, безвестному провинциалу…
И еще размышлял юноша, уединившись в своей комнатке-келье. Фабриканты и купцы богатели. Безработные получили работу. Помещики наживались под защитой «хлебных законов», закрывших доступ дешевому русскому хлебу. Фермерам тоже кое-что перепадало из тех пенсов, которые городской люд переплачивал на каждом фунте хлеба. Многим что-либо доставалось из плодов победы…
А ему, Александру Бернсу, его сверстникам, младшим сыновьям не только в своих семьях, но и в своей стране, — им где искать своей доли в общей добыче?
