Почти упираясь лбом, он смотрел во вздрагивающее окно. В черном, с косыми водяными разводами стекле с ускорением двигались вокзальные службы, домики, будки, замершие на запасных путях электрички, потом коротко засиял автомобильный переезд, мелькнул светофор, и вот на него в упор уставился слегка двоящийся портрет весьма понурого, черноволосого, круглоголового и круглолицего тридцатипятилетнего мужчины. Это был как раз тот самый, столь ему необходимый сейчас собеседник, которому только и можно было доверить свою растерянность. А растеряться от такого очень даже просто: отъехав от родного дома на две с лишним тысячи километров, ему представилась возможность узнать, что теперь дальше двигаться вроде и некуда. То есть, конечно, можно вернуться и из Москвы опять начать свое бегство заново, но... На самом-то деле запасных вариантов и там уже не оставалось: три дня назад были обговорены окончательные маршруты разъездов, чтобы даже случайно не пересечься и не напрячь зря тех людей, которые и так уже, вполне осознавая риск, предложили им помочь укрыться в глубинках бывшей Российской империи. Нет, ему нужно выпутываться самому - и здесь, и, главное, быстро... Быстро, ибо литерный поезд, набрав положенную расписанием скорость, словно гигантский рубанок с бритвенно острым лезвием, врезался в невидимые пока просторы великого евразийского материка навстречу обязательно восходящему там солнцу. Позади оставался ровный гладкий след отсутствия всяких следов, а впереди было тревожно-шершаво...
Решение созрело на подступах к Новосибирску: теперь курс менялся на девяносто градусов на юг - на Алтай. Алтай... Утреннее солнце еще томилось где-то за серой промозглостью облаков, но дождь прекратился. Из купе вышел заспанный, с помятой розовой щекой, толстый и лысый сосед. Дежурно улыбнувшись, он протиснулся мимо со своей большой красной мыльницей и с вафельным казенным полотенцем под мышкой и, покачиваясь не в такт движениям вагона, направился в сторону туалета. "Да, решено: сходим в Новосибирске". Надо бы тоже и умыться, и побриться. Заглянув в купе, он осторожно, дабы не разбудить еще сладко спавших там на нижних полках жену и дочку вставшего толстяка, взобрался по ступенькам и потянул свой чемодан из ниши над дверьми. Тихо-тихо спустился вниз, не дыша поставил его на пол, выпрямился и увидел в зеркале строгий взгляд шестилетней девочки. Глеб приложил палец к губам - ребенок не улыбнулся. Подмигнул - никакой реакции. Какой, однако, умный ребенок, какой бдительный: Глебу все же пришлось повернуться, чтобы показать взятый именно свой, а не их чемодан. Только увидев темно-серую коробку матовой немецкой пластмассы, девочка глубоко вздохнула и удовлетворенно закрыла глаза... Бай, еще пока бай, малышка...
