Еванфия прижалась к нему, закрывая легкой курточкой, и руки сами собой скользнули под ее верхнюю одежду, беря в кольцо тонкую и прохладную талию.
– Я подумала… – прошептала она ему в ухо. – Может быть, нам пора иметь своего ребенка? А то надоело с сестринскими возиться.
– Но ведь война на дворе, – после некоторого замешательства брякнул Максим. – Перебои с питанием… Паек маленький. Разве нам на троих не мало будет?
– Дурачок, – усмехнулась Еванфия. – Ты ведь работаешь на военной фабрике, и мне будут платить, когда я забеременею и уволюсь. Проживем! Другие ведь справляются. И Дуклида тоже… Вдвоем нам проще будет.
– Откуда ты знаешь? – удивился Максим. – Я сам-то… Сегодня думал квартиру подыскать, или комнату, – неожиданно признался он. – Знаешь, народу много погибло, может и повезти…
– Мой герой! Так вот почему ты с другой стороны появился…
– Нам с вашим любезным Гермогеном под одной крышей не прожить.
– Он мне не любезный, не путай меня с Дуклидой. – Она опять рассмеялась и поцеловала его, и слова застряли у Максима в горле – вместо них вокруг звучала песня ветра. Редкие тени прохожих мелькали в свете одинокого фонаря, стоявшего на углу Моховой и Морской. Клочок афиши внезапно оторвался, царапнул его по макушке и умчался в ночь, прыгая по брусчатке будто белый, зимней раскраски лемминг.
– Пойдем к тебе, – хриплым голосом предложила Еванфия.
Не дождавшись внятного ответа, она потянула его за собой, и Максим на деревянных ногах двинулся следом, чуть не спотыкаясь о камни мостовой. Ботинки, как назло, принялись залезать подошвами и носками в каждую выбоину, будто желая опрокинуть своего владельца. Ему стало жарко – а ветер, разгулявшийся вдоль Моховой, трепал воротник плотной рубахи.
Они молча поднялись по гулкой лестнице, и он непослушной, окоченевшей рукой вставил в скважину ключ. Дуклида, кажется, уже спала – контур ее двери был совершенно черным. Только сейчас Максим озаботился, почему сестра не приводит к себе Дрона: может быть, тот сам не хочет жить здесь, пока не покончил с последним неудобством в лице Максима? Или это не его ребенок зреет в ее чреве? Мысли были под стать ночи, такие же растрепанные и ветреные, полубезумные будто олень, истекающий дымной кровью из надрезанного горла.
– Проводи меня в туалет, – шепотом попросила Еванфия.
Окном его комната выходила на Морскую, и ветер надсадно свистел в незаткнутых щелях. Пол был холодным, так же как и скомканное одеяло, не говоря уж о мятой простыне, на которую внезапно упал призрачный, замутненный непогодой лунный луч. Тяжелые облака, стремясь на юг, рвались под напором ветра и позволяли ночным светилам невзначай, но хищно протыкать себя в тонких местах, чтобы тут же, словно собравшись с силами, затянуть истекающую звездно-лунным светом рану свежими слоями хмари.
